пожалуйста, кофе. — Обращается Мойра к девушке с ресепшена.
— Конечно.
Она закрывает дверь, и Мойра велит мне присесть.
Я опускаю свою сумку на пол и прислоняю ее к стулу рядом со мной.
Боже, я так нервничаю, что мои внутренности дрожат, но внешне я стараюсь излучать спокойствие. Но я не уверена, что мне это удается.
— Спасибо, что встретились со мной, — говорю я ей.
— О, никаких проблем. — Она отмахивается от меня. — Деклан был в восторге от твоих картин, и я очень хотела их увидеть. Только я сказала ему: «Если эта девушка так хороша, то какого черта ты не рассказал мне о ней раньше?». — Она смеется, и я тоже. — Мужчины, да? — добавляет она, и я соглашаюсь.
— Ну, я просто рада, что наткнулась на него, — говорю я Мойре.
Она улыбается и кивает.
— Тогда давай не будем терять время, покажи мне те картины, которые принесла.
Я тяжело сглатываю, когда поднимаю свою сумку. Я двигаю ее перед собой, прислоняю к ее столу и открываю молнию на сумке.
Мойра выходит из-за стола и встает рядом со мной.
— Я взяла с собой только две картины, — говорю я ей. — У меня сейчас нет машины, а они довольно тяжелые для переноски.
Я достаю из сумки первую картину и слышу, как она делает резкий вдох.
Черт. Она ее ненавидит.
Это та, где изображены мы с Аресом.
Я поднимаю на нее взгляд и начинаю говорить, что другая картина намного отличается от этой, если эта ей не по вкусу, но выражение ее лица говорит мне, что на самом деле она ее не ненавидит.
— Можно? — она протягивает руку к картине.
— Конечно. — Я передаю ей ее.
Она проходит с ней через всю комнату, ставит ее на пустой мольберт, а затем отступает назад, глядя на нее.
Я двигаюсь, чтобы встать рядом с ней.
— Господи, Ари… она хороша. Действительно хороша. — Она смотрит на меня. — Я думала, что Деклан преувеличивает насчет твоего таланта, но… — Она протягивает руку, пальцем обводит картину, не прикасаясь к ней. — Линии здесь, детали… я чувствую абсолютную страсть в этой картине.
Я чувствую, как в горле встает комок.
— Спасибо, — говорю я ей.
— Полагаю, это по памяти, а не натюрморт? — она снова смотрит на меня, в ее глазах усмешка.
— Это из памяти.
— Но для тебя это личное, да?
— Да, — выдыхаю я.
— И как бы ты себя чувствовала, показывая ее? Я знаю, что все искусство личное, но эта картина глубокая, я могу сказать, — говорит она, снова водя пальцем по картине.
— Я… ну, я бы показала ее, но… она принадлежит кому-то другому, — про себя договариваю вторую часть предложения. Как и мое сердце.
Я не понимала этого до этого момента. Я думала, что смогу расстаться с этой картиной. Но я не могу. Она принадлежит Аресу.
Независимо от того, нужна она ему или нет, пусть он решает, как поступить с ней.
Потому что он вернул ее мне. Это он вернул мне способность рисовать. Вдохновение, в котором я нуждалась. И я в долгу перед ним за это.
Господи, как мне его не хватает.
Я чувствую, как мое горло сжимается от слез. Господи, только не здесь. Возьми себя в руки, Ари.
Мойра поворачивается ко мне лицом и пристально смотрит на меня.
— Если бы я сказала тебе, что хочу видеть эту картину в своей галерее, что бы ты сказала?
Я сглатываю.
— Я бы сказала, что больше всего на свете хотела бы иметь свои картины в вашей галерее. Но я не могу отдать вам эту картину.
— Тогда почему ты принесла ее сегодня?
— Потому что… я думала, что могу.
Она задумчиво смотрит на меня.
— Ты любишь мужчину на этой картине.
Это не вопрос. Но, тем не менее, я отвечаю:
— Да.
— Я тоже когда-то любила мужчину. Полного засранца. Надеюсь, твой мужчина не мудак.
Смех соскальзывает с моих губ.
— Он может им быть. — Не то, чтобы он был моим.
Она тоже смеется.
— Разве не все они иногда такие? Но дело в том, признают ли они, что были ослом, и перестают им быть, или им все равно, и они продолжают жить дальше. Мой был последним вариантом.
Мой — первым.
Она ярко улыбается мне.
— Хорошо. Покажи мне другую картину, которую ты принесла с собой, и давай посмотрим, так ли она хороша, как эта.
Глава 37
Мойре понравилась другая картина, которую я принесла. Это был слегка абстрактный портрет красивой женщины. Совсем другой, чем картина с Аресом и мной.
Женщина на картине не была вдохновлена кем-то из тех, кого я видела. Это было прямо из сердца. Недавняя картина, написанная всего несколько дней назад.
Женщина ожила, но ее глаза закрыты. Выражение ее лица тоскливое, болезненно печальное, и абстракция передает ее чувство полного одиночества.
Да, я полностью отдаю себе отчет в том, что женщина на картине отражает мои чувства прямо сейчас.
Но это и есть искусство. Это отражение наших самых сокровенных желаний, потребностей и чувств. Оно эмоционально и беспорядочно. Прямо как жизнь.
И Мойре это понравилось.
Она сказала, что ей нравится контраст в моей способности рисовать, и сразу же предложила мне выставиться. И вот что: у нее была вакансия продавца на этаже галереи, и она спросила, не заинтересует ли меня эта работа.
Я сказал:
— Да, черт возьми!
Когда я вышла из галереи, первым, кому я хотел рассказать об этом, был Арес.
Потом я вспомнила.
Я замерла на мгновение, не зная, что делать.
Но мне хотелось кому-то рассказать, поэтому я позвонила папе и сообщила ему хорошие новости.
Он был очень рад за меня. Он спросил, не хочу ли я приехать домой, чтобы отпраздновать, и я согласилась.
Ведь мне больше не с кем праздновать.
Итак, я в такси на пути к отцу.
Но сначала мне нужно сделать остановку.
Мне нужно кое-что сделать.
Я выхожу из такси возле штаб-квартиры и тренировочного центра «Нью-Йорк Гигантс», заплатив водителю за проезд. Решаю не просить его подождать, пока я зайду
