— Да, — соглашается Нина, склоняя голову, — нужно.
Наши взгляды наконец встречаются, и я внутренне сжимаюсь, готовясь увидеть в ее глазах осуждение и презрение, но, к удивлению, ничего этого во взгляде Нины нет. Ни упрека, ни укора, ни желания сказать «вот видишь, а я что тебе говорила». Я не вижу в ее глазах ни малейшего желания унизить меня или заставить просить прощения за то, что она была права, а я нет. Ничего такого, что наверняка читалось бы во взгляде Вив. Ничего, кроме искреннего сочувствия ко мне в ее светло карих глазах.
— Я решил, что должен по крайней мере извиниться.
— Не стоит… — говорит она. — Ты мне ничего не должен.
Не зная, что еще сказать или спросить, поднимаю руку вверх, указывая на потолок.
— Оуэн спит?
Нина, обернувшись, смотрит на лестницу и берет меня за руку. Стараясь не шуметь, мы поднимаемся на второй этаж. Оказавшись в коридоре и вспоминая первое утро, проведенное в этом доме, чувствую, как по коже бегут мурашки. Приложив палец к губам, Нина заглядывает в приоткрытую дверь. Я тоже осторожно просовываю голову в комнату Оуэна и вижу, что он лежит на кровати поверх одеяла и спит. На полу стоит полупустая миска с попкорном.
— Мы смотрели «Вспоминая Титанов», — шепчет Нина.
— Извини, — говорю я тихонько, — я не хотел вам мешать.
Покачав головой, Нина медленно направляется в свою комнату.
— Фильм давно закончился, просто я не хотела будить Оуэна и оставила его там, где он уснул.
— Хороший фильм, — говорю я, чувствуя, как дергается уголок губ, — а из Оуэна через несколько лет выйдет отличный квотербэк.
Нина мягко улыбается в полутьме коридора.
— Думаешь, он сможет играть?
— Если его поддержать, то да, — говорю я, встретившись с ней взглядом и снова опуская глаза.
Нина крепче сжимает мою ладонь, и я осознаю, что все это время держал ее за руку. Хочу что-то сказать, но в этот момент Нина включает свет в своей спальне.
Проходит несколько секунд, прежде чем глаза привыкают к яркому свету, и даже когда зрение возвращается, я не сразу понимаю, что изменилось. Со всех стен на меня смотрят вурдалаки и чудовища. У шкафа висит изображение Твари из Черной Лагуны. Над столом — афиша к «Психо» Альфреда Хичкока, а над кроватью — постер к «Маске Сатаны». Все афиши из стопки, которую я видел в шкафу, красуются на стенах, а с ними и несколько новых, к фильмам, которых я не знаю.
— Мне всегда нравилась «Запретная планета», — говорю я, любуясь картинкой, висящей у двери.
— Я знаю, — отвечает Нина, складывая руки на груди и смеясь.
Развернувшись, оглядываю спальню. Кровать, как всегда, безукоризненно заправлена, нигде не пылинки. Но теперь комната сверкает всеми цветами радуги. Она словно ожила, вернее, ее оживили, если это определение уместно по отношению к фильмам ужасов, чудовища, глядящие со всех стен.
— Почему ты решила их развесить?
— Не знаю. До того, как я снова встретила тебя, мне было очень плохо. Это состояние началось, когда умерли родители, и возобновилось, когда погиб ты. Мне казалось, что жизнь — это тяжелая болезнь, которую нужно превозмогать. А потом я пересмотрела несколько фильмов из тех, на которые мы с тобой ходили, и поняла, что нужно относиться к ней с большим оптимизмом, — отвечает Нина, с улыбкой глядя на висящие чуть ли не вплотную друг к другу красочные афиши. — К тому же их не любит тетя Кэр.
Я изучаю комнату, стараясь запомнить ее такой, какой она стала теперь. На полке стопка дисков с фильмами, расставленными в алфавитном порядке — и к каждому из них есть афиша.
— Жаль, нельзя посмотреть хотя бы один из них с тобой, — говорю я, глядя на фотографию, прикрепленную к зеркалу. На ней мы с Ниной, на озере.
— Я снова буду тосковать по тебе, — говорит Нина, увидев, куда я смотрю.
Я незаметно изучаю ее, чтобы образ глубже врезался в память: гладкие волосы цвета потемневшей меди, бледное лицо, карие глаза, полные нежности и грусти. Протягиваю руку, чтобы погладить ее по щеке, и вижу, как лицо меняется и на нем появляется выражение кротости и умиротворения. Мы обнимаемся, и я чувствую себя совсем не так, как совсем недавно чувствовал себя в объятиях Вив.
Близость Нины утешает меня, внушая спокойствие. Кладу голову ей на плечо, вдыхая свежий запах волос. Она гладит меня по спине, и мы стоим молча, прижавшись друг к другу.
— Кам, я… — решается нарушить молчание Нина. Она поднимает голову, и я, чуть отстранившись, смотрю на нее. Мы почти касаемся друг друга губами. Я смотрю ей в глаза, не решаясь поцеловать, и хотя между нами буквально несколько сантиметров, кажется, будто мы смотрим друг на друга из разных вселенных. Я нарушаю границу первым и спустя мгновение касаюсь ее горячих губ, источающих чудесный аромат, похожий на запах чая с едва заметной примесью меда.
Нина прерывает поцелуй первой.
— По крайней мере, — говорит она, — на этот раз мне представилась возможность попрощаться.
Я понимаю, что остаться не могу. Кивнув Нине на прощание, разворачиваюсь и иду к двери.
— Давай я тебя провожу, — просит она.
— А как же Оуэн? — спрашиваю я, обрадовано кивая в ответ на ее предложение.
Нина на цыпочках пересекает коридор и заходит в комнату брата. Укрыв его одеялом, она подходит к телевизору, по которому показывают что-то вроде «Магазина на диване», и включает звук почти на минимальном пределе слышимости.
— Жаль, что он спит, — говорит Нина, — ему бы наверняка захотелось попрощаться.
— Может, оно и к лучшему, — отвечаю я, касаясь ее плеча, — а то подумал бы, что я ему снюсь.
Когда мы спускаемся с лестницы, я, подойдя к двери, выглядываю наружу.
— Там все еще снег идет.
— А ты не замерзнешь? — спрашивает Нина.
Почувствовав, как холод проникает под футболку, я закрываю дверь.
— Я оставил свою куртку не там, где нужно.
— Подожди-ка.
Нина поднимается по лестнице и ненадолго исчезает в глубине дома. Вскоре она возвращается с большой красной толстовкой с капюшоном в руках. Она украшена логотипом нашей команды, а на спине красуется большая белая надпись «Пайк». Под надписью цифра пять — мой номер.
— Больше у меня ничего, что подошло бы тебе, нет, — говорит Нина. — Забери ее.
— Не помню, чтобы у меня была такая, — замечаю я, надевая толстовку через голову. — Ты точно готова с ней расстаться?
От толстовки исходит ее запах. Нина смущенно кивает и принужденно улыбается.
— Она тебе больше подходит по размеру.
Погода на улице хуже некуда, но мы все равно не торопимся.
Я все время думаю о том, что нужно что-то сказать, но все, что приходит в голову, кажется слишком тривиальным. Какой смысл при таких обстоятельствах говорить о школе, о будущем или о чём-то еще в этом роде? Что еще можно сказать, кроме слов прощания?
