Она неожиданно для себя позвонила из какой-то закусочной по телефону, который значился в визитной карточке старика, с которым ужинала за одним столом в Сан-Франциско. Он искренне обрадовался ее звонку, велел ждать, никуда не дергаться, он приедет через час. Гигантские расстояния этого города ошеломили. Он «провел» ее через одноэтажный город с низким небом в Сайпресс к своему богатому дому.
Моложавая, подтянутая Мюриэл встретила так, будто знали друг друга всю жизнь. Ирина прожила в Сайпрессе четыре счастливых дня. Дон покатал ее на своем самолете, Мюриэл сердилась, потому что «нельзя делать такие глупости. Он думает, что он ас на фронтах Второй мировой, а он — просто старик». И ни одного вопроса: почему? как?
Потом она в «Буллоке»[29] познакомилась с Марьяной и переехала к ней на Лонг-Бич. Марьяна была с мужем, и они говорили по-русски. Ирина не удержалась и подошла. И оказалась в трехкомнатной квартире на первом этаже. Сначала все было весело, они съездили в Диснейленд, где на одном аттракционе все посетители запели вдруг вместе стройно и вдохновенно: «Америка — ты прекрасна», а на другом переодетые пиратами парни с удовольствием хлестали шелковыми плетками «пленниц» из числа экскурсанток, чтобы гребли лучше. «Пленницы» хохотали, хохотали зрители на берегу канала. Волшебный город всех сбывшихся желаний детства.
Вечерами гуляли по Венис[30]. Марьяна никогда не была в Сан-Франциско, ее муж — тоже, поэтому незатейливая история о работе в кафе «Травиата» была принята за чистую монету. Это мучило Иріпгу, и она решила рассказать им правду и спросить совета. Они, кажется, были хорошими ребятами, и жилось им нелегко, но они не ныли.
Марьяна отвезла ее в порт, показала горы железных опилок, ждущих отправки в Японию, где из них снова сделают автомобили, и федеральную тюрьму штата Калифорния. Тюрьма напомнила Ирине, кто она, и она дала себе слово сегодня же вечером за ужином исповедаться.
Но к вечеру Марьяна была пьяна. Абсолютно и безнадежно. И на следующий день тоже, и тогда Ирина поняла, что ее деликатный, молчаливый муж все время с ужасом ждал, когда начнется запой. Ночью она колотила шкафы в поисках спиртного, рвалась из дома. Потом пыталась дозвониться в Москву. Все эти дни она была очень хороша, на нее обращали внимание везде, а теперь превратилась вдруг в отечную тетку. Ирина поняла, что ни о какой исповеди не может быть и речи, достаточно им своих проблем. А еще она поняла, что тоскует по мистеру Мюллеру, по Голубому Дому, тоскует отчаянно. И нет для нее иного места в этой прекрасной и жутковатой стране, кроме Голубого Дома близ хайвэя. Утром, накормив безучастную Марьяну завтраком и попрощавшись по телефону с Доном и Мюриэл, она двинулась по знакомой дороге в обратном направлении.
* * *
Они сидели на террасе отеля «Деревня Петерсена» в Сольвенге — датской столице Америки.
Совсем недавно по дороге в Лос-Анджелес она проскочила указатель с нарисованной ветряной мельницей. Помнится, подумала тогда: «Очередной Луна-парк».
И вот теперь они здесь вместе провели ночь. Он почему-то не захотел оставаться в своем Голубом Доме, а тотчас увез ее сюда.
Она знала, что он ждет ее, может быть, единственный человек во всем мире. Подъехала утром к Голубому Дому загорелая, похудевшая, в том самом платье с мексиканской вышивкой, что подарил ей две недели назад. Она снова стала красивой женщиной: фрукты, сырые овощи и солнце Калифорнии сделали свое дело. А страх в глазах она прикрывала огромными радужными очками «от Энн Клейн», которые очень шли к загорелой коже и высоким скулам.
— Совсем калифорнийка, — сказал он, увидев ее на пороге, и обнял сильно и нежно.
Он напоил ее кофе со своими знаменитыми булочками из ржаной муки и все ее порывы рассказать о том, как прожила две недели без него, останавливал прикосновением к плечу:
— Подожди-подожди, потом.
«Потом» он усадил ее в желтый «лендровер» 1979 года и куда-то повез. Когда Ирина увидела первые дома Сольвента, она охнула от восхищения.
— Нравится? — спросил мистер Мюллер, не отрывая взгляда от дороги. — Мне тоже.
Только на иллюстрациях к сказкам Андерсена она видела такие городки-деревни. Белые дома, перечеркнутые черными балками по фасаду, цветущие изгороди, ветряные мельницы — белоснежные цилиндры с алыми черепичными крышами.
— Господи, как прекрасен может быть мир! — тихо сказала она.
Он возил ее по городку, пока она не выбрала, наконец, отель «Деревня Петерсена». Она посидела минут десять одна в желтом «лендровере»: он унес вещи, потом вернулся, вынул из кармашка солнцезащитного щитка какие-то документы и снова ушел.
Ирина думала о том, что будет дальше. Будут ли они вместе в одной комнате или он снимет два номера. Все время припоминалось, как он молится перед едой, благодаря Всевышнего за ниспосланную пищу.
«Как же для него серьезно должно быть то, что происходит сейчас с нами. А для тебя? Может, тебе тоже стоит поблагодарить Бога за то, что он послал тебе этого человека? Единственного в ее жизни Никогда Не Врущего Мужчину. Это уж точно. И как быть с Никогда Не Врущим ей — беглянке, воровке и лгунье?»
— Пожалуйста, надеюсь, тебе понравится. — Он открыл дверь машины, подал ей руку, помогая выйти из высокого «ровера».
Спасительное английское «ты-вы».
Это был двойной номер. Две комнаты с деревянной — «под датскую старину» — мебелью. Спальня и «ливинг-рум» с огромным камином. Под стать камину была и кровать — толстое покрывало цвета топленых сливок, кружева.
«До чего же трудно двум немолодым людям лечь вместе в постель», — подумала Ирина, глянув на кровать.
Душ был именно такой, к какому она привыкла и каким научилась управлять. Вместо обычной «лейки» — устройство, меняющее силу, качество и направление струй. Она сделала самый сильный, из мельчайших брызг и вдруг запела:
О, как ветры смеются
И улетают прочь.
Весь летний день смеются
Потом почти всю ночь, —
и по-английски:
Calves are easily bound and slaughtered
Never known the reason why.
But whoever treasures freedom
Like a swallow has learned to bly[31].
— У тебя уже совсем хороший английский, — сказал он, открыв дверь ванной.
И это было «ты», потому что он подошел к ней, высоченный, в джинсах, в клетчатой рубашке, и, сев на край ванны, прижался головой к ее животу.
Ирина ладонью притиснула голову сильнее и другой стала гладить седые
