Комок застрял у Лукаса в горле. Кое-как справившись с ним, он ответил:
– Да. Красиво.
До боли незабываемо и красиво. Даже в туманном свете раннего утра лицо ее светилось, словно лик мраморного ангела, и Лукас с великим трудом удержался от того, чтобы не броситься к ней, не заключить в объятия, умоляя простить его. Но это было безумием. Сделать это – все равно что обнажить перед ней грудь и точно указать место, куда вонзить шпагу, чтобы попасть прямо в сердце.
С другой стороны, нельзя допустить, чтобы она продолжала считать его великаном-людоедом. Он должен показать, что у него есть чувства и разум. Что он не безнадежный идиот.
– Амелия, что касается денег...
– Я знаю, ты не хочешь взять мое состояние.
– Дело не в том, что я не хочу. Дело в том, что оно не принадлежит тебе.
Она обратила к нему взгляд ясных, чистых глаз, лишивший его всякого присутствия духа.
– Это ты так говоришь. Но я думаю, что ты ошибаешься.
– Время покажет, – заметил он уклончиво. – До сих пор ты не сообщила мне никаких доказательств того, что я ошибаюсь.
– Правда откроется, когда мы поговорим с Долли. – Амелия поплотнее закуталась в накидку. – А когда ты убедишься, насколько заблуждался на ее счет, мы решим, что нам делать с моим состоянием.
– Может, мы договоримся сохранить эти деньги для наших детей?
На лице у Амелии появилось недоверчивое выражение.
– Ты хочешь, чтобы у нас были дети?
– Учитывая, что мое любимое занятие неизбежно приводит к рождению детей, у меня вроде бы нет выбора, а?
– Я не об этом спрашивала, – негромко произнесла она. Да. Она спрашивала, готов ли он взять на себя полную ответственность за их брак, за все происходящее в семье. Лукас со вздохом отвернулся к окну.
– Я всегда считал, что брак включает в себя рождение и воспитание детей.
Амелия довольно долго молчала, потом сказала:
– Лукас, сегодня утром я... то есть мне пришло в голову, что мы не обязательно должны иметь традиционную семью, если мы этого не хотим.
Лукасу стало зябко, сердце тревожно забилось.
– Что ты имеешь в виду?
– Мы могли бы вести раздельное существование. Это не такая уж редкость. Ты мог бы оставить меня в Англии, а сам жить как тебе угодно. Ведь у тебя не было выбора. Ты просто попытался поступить разумно, и я это принимаю и одобряю. Но ты не обязан заходить столь далеко, чтобы... ну, как это... чтобы постоянно жить со мной и содержать меня. Ты был бы волен продолжать холостяцкий образ жизни и не заботиться о жене и детях.
Болезненная тяжесть сдавила грудь Уинтера. Они только что поженились, но Амелия уже захотела покончить с этим, причем типичным для английского высшего общества способом, который не удивил бы и не оскорбил ни одного из ее высокопоставленных друзей.
Только его.
Лукас постарался говорить как можно спокойнее:
– И что бы ты стала делать?
–Не знаю. Как замужняя женщина, я имела бы больше свободы. Могла бы путешествовать. Или просто жить в Лондоне.
– Понимаю.
Он смотрел из окна кареты на пустынный морской берег, такой же унылый и безрадостный, как его настроение. То, что она предлагала, имело определенный смысл. Это, бесспорно, упростило бы его положение. Если бы удалось посадить под арест Дороти Фрайер, чтобы поймать Теодора Фрайера, ему тогда не пришлось бы принимать в расчет чувства Амелии по этому поводу.
Но сама мысль о предложенном ею варианте вызывала у него тошноту и сердечную боль. Ах, эта леди Амелия!
– Я полагаю, что именно это тебя устраивает. Свобода жить, как тебе нравится, обилие приключений, которые ты так...
– Нет, – перебила его Амелия и, по обыкновению, вздернула голову, выставив подбородок вперед. – Я бы скорее сочла, что это устраивает тебя. Тебе, кажется, нелегко выступать в роли мужа.
– Я привыкну. И я вовсе не намерен дать тебе свое имя, а потом бросить. Ты моя жена, и дело с концом.
Предложение оставить ее нанесли ему удар в самое сердце, и он реагировал на это точно так же, как и любой мужчина, попавший в подобный переплет.
– Лукас, я только говорю, что...
– Я не желаю жить врозь, черт побери!
– А я не желаю жить вместе с человеком, который презирает меня за то, что я вынудила его жениться на мне без выбора.
На глазах у Амелии выступили слезы, и это нанесло Лукасу еще один тяжелый удар.
– Я не презираю тебя, дорогая. И ты, я уверен, поняла теперь, что никто не в состоянии заставить меня сделать то, чего я не хочу. Меня, такого упрямого осла.
Амелия сморгнула слезы: дать им пролиться означало бы нанести удар ее гордости. Лукас попытался представить себе, как и его мать удерживается от слез, но это ему не удалось. Изобразив ласковую улыбку, он старался найти слова, которые могли бы ее успокоить.
– Мужчина не может всю жизнь прожить в одиночестве, ты же это понимаешь. Как ты справедливо заметила в первый вечер нашего знакомства, я староват для того, чтобы оставаться холостяком.
– И практически приближаешься к могиле неуверенным шагом.
– К счастью, я обрел в твоем лице юное существо, которое будет нянчить меня в моем преклонном возрасте, – сделал он попытку пошутить.
– Если я не убью тебя прежде, – парировала удар Амелия, но глаза у нее высохли и тон был скорее дерзким, чем обиженным.
Лукас вздохнул с облегчением: она, видно, все-таки не собиралась уходить от него. И он не должен был умолять ее или чего-то требовать, чтобы добиться своего.
– Если наш брак настоящий, – продолжала между тем Амелия, – то мне, разумеется, следует узнать некоторые вещи.
– Я встаю рано, люблю яичницу, предпочитаю бекон ветчине...
– Это мелочи, перестань, я имею в виду важные вещи.
– Какие, например?
– Расскажи мне о твоих родителях.
Лукас смутился. Следовало предвидеть, что так просто она от него не отстанет.
– Нужно ли это?
Амелия откинулась на спинку сиденья и улыбнулась:
– Я же рассказала тебе о своих.
– Ты мне рассказала об отце, но ничего о матери. Амелия пожала плечами:
– Это потому, что я ее совсем не знала, я даже не помню ее девичью фамилию. Она была дочерью какого-то сквайра и уже осиротела, когда они познакомились с папой. Прожили они вместе недолго, мама умерла во время родов, дав жизнь мне. Единственное существо, которое заменило мне мать, – Долли.
Неудивительно, что Амелия так страстно защищает эту женщину.
– Но сейчас речь не обо мне, – продолжала она. – Расскажи о твоей матери.
