удивлению и вопреки всем предположениям, в приемной появился не дипломат, не какое-нибудь другое высокое лицо, а косматый мужик в полушубке и лаптях – типичный крестьянский бедняк, каких можно было встретить миллионы в Советской стране»[204].
Вот рассказ работницы секретариата Совнаркома М.Н. Скрыпник.
К Ленину пришла группа крестьян. Это были люди сдержанные, привыкшие не доверять городу, осторожно относившиеся ко вся и всему. После начала беседы Скрыпник заглянула в кабинет.
«Как обычно на приеме, Ильич уютно сидел в кресле в позе отдыхающего человека, опустив руки в карманы брюк. Крестьяне, положив шапки на колени, не торопясь и солидно рассказывали Ильичу о том, что делается у них на селе. По-видимому, разговор был в разгаре. Прищурив один глаз, Ленин пытливо всматривался в лица крестьян… Наконец ходоки вышли. Они положительно были опьянены беседой, общением с „главным большевиком“…
– Поедем на село – расскажем, что видели его. Все он растолковал нам, как есть, справедливо.
Один из ходоков сказал:
– А умный у нас теперь управитель! И в крестьянстве толк понимает»[205].
О том, как мог слушать Владимир Ильич, какая атмосфера абсолютного доверия, взаимопонимания и откровенности создавалась во время бесед с ним, можно судить по одному удивительному случаю… 2 ноября 1923 года, когда Ленин был тяжело болен и уже не мог говорить, к нему в Горки пришла группа рабочих Глуховского хлопчатобумажного комбината. Они подробно рассказали ему о своей жизни и делах. Владимир Ильич очень внимательно и серьезно слушал их, иногда улыбался или кивал головой… Рабочие написали потом воспоминания об этой встрече и о том, что говорил им Ленин, как он «забросал нас вопросами о комбинате, о жизни рабочих»[206]. Прочитав эти воспоминания, Надежда Константиновна грустно заметила:
«Они пишут, что Ильич говорил с ними. В действительности он только слушал»[207].
Что же давали самому Ленину эти беседы, встречи, разговоры? Они давали главное – знание и понимание огромного опыта народной жизни.
«Конечно, пишет Альберт Рис Вильямс, продолжая рассказ о крестьянине, которого он встретил в приемной Владимира Ильича, – Ленин, с его университетским образованием, с его тридцатью томами собственных сочинений, много путешествовавший, теоретически знал бесконечно больше, чем мог знать этот тамбовский мужик. С другой же стороны, из суровой школы жизни и труда этот крестьянин вынес много практических знаний – знаний, почерпнутых из жизненного опыта»[208].
Но так ли уж важен этот опыт, когда речь идет о ломке старой жизни и строительстве нового мира? Разве научный анализ развития общества недостаточен для того, чтобы, определив историческую перспективу, смело и без оглядки на весь этот прошлый «житейский опыт», вести за собой массы к их же собственному благу?
Ленин, как и его великие предшественники Маркс и Энгельс, категорически отвергал такого рода отношение к народу. Разрабатывая свою политику в целом и каждый ее практический шаг, указывал Владимир Ильич, марксисты обязаны учитывать уровень сознания масс, их политический и нравственный опыт и «еще гораздо более широкий коллективный опыт человечества…» [Л: 11, 134 – 135].
Любая, даже самая прогрессивная идея, пропагандируемая в массах, должна иметь опору в уже пережитом и накопленном этой массой опыте, соответствовать ее представлениям о благе и желаемом «идеале». Люди, говорил Ленин, учатся прежде всего из своего жизненного опыта, и доказать им свою правоту «просто так», полагаясь лишь на красоту или убедительность слов, нельзя. Нельзя «притягивать их к тому, до чего они своим опытом еще не дошли» [Л: 38, 182, 262].
«…Никогда миллионы людей не будут слушать советов партий, если эти советы не совпадают с тем, чему их учит опыт собственной жизни» [Л: 32, 178].
Но нет ли в таком подходе известной переоценки или идеализации сознания масс? И по сей день немало «реальных политиков» полагает, что если действовать умело, то народ можно убедить в чем угодно. И разве современная история не дала примеров того, как людей убеждали в самых вздорных и реакционных идеях? Разве фашистская пропаганда, умевшая, как выразился однажды Муссолини, «играть на всех струнах лиры», не отравила такого рода идеями сознания миллионов и в Италии и особенно в гитлеровской Германии?
Ну, а разве не пришлось этим народам заплатить за свои заблуждения самой дорогой ценой?
И разве не вошел этот печальный опыт в исторический опыт этих народов и «еще гораздо более широкий коллективный опыт человечества»? Историческая необходимость может прокладывать себе дорогу и таким путем…
Задачу коммунистов Ленин видел в том, чтобы максимально способствовать развитию и подъему сознания широких народных масс. И всей своей теоретической и практической деятельностью он последовательно и настойчиво решал эту самую главную задачу.
После Октября вопрос о методах работы в массах, о средствах и способах их убеждения и организации приобрел самое острое политическое значение в связи с определением принципов взаимоотношений революционного пролетарского авангарда с многомиллионным крестьянством России.
В то время и среди коммунистов находилось немало охотников «учить» крестьян «новой жизни», не останавливаясь даже перед применением насилия для того, чтобы заставить их (естественно, «для их же собственного блага») перейти к более передовым социалистическим формам ведения хозяйства. Ленин решительно выступил против таких попыток.
Средний крестьянин, разъяснял Владимир Ильич,
«твердо стоит на том, к чему привык, осторожно относится ко всяким новшествам, проверяет сначала делом, практикой то, к чему его зовут, не решается изменить свою жизнь, пока не убедится в том, что это изменение необходимо» [Л: 38, 236 – 237].
Что же касается применения в таких случаях насилия над массой, то
«тут та область, – говорил Ленин на VIII съезде партии, – где революционное насилие, диктатура употребляется для того, чтобы злоупотреблять, и от этого злоупотребления я бы осмелился вас предостеречь» [Л: 38, 148 – 149].
Насилие над сознанием масс вещь весьма коварная. Разрушая старое представление о добре и идеале, т.е. разрушая нравственное сознание народа, насилие отнюдь не создает новых идеалов. Если идея, пусть даже самая передовая, не выражает и не подтверждается уже пережитым жизненным опытом, она не только не воспринимается массой, наоборот, она может стать и становится пугалом и тем самым не ускоряет, а лишь замедляет развитие народного сознания.
В свое время Добролюбов писал, что, привыкая делать все без рассуждения, без убеждения в истине и добре, а только по приказу, человек становится безразличным к добру и злу и без зазрения
