Но что-то ему не нравилось. Больная нога чем-то отличалась от здоровой. Разница была незначительной, невидимой глазу. Элвин просто знал, что эта разница, в чем бы она ни заключалась, делает кость больной изнутри. В ней будто какая червоточинка поселилась, но Элвин, как ни старался, так и не смог понять, как ее исправить. Это все равно что снежинки с земли собирать: думаешь, хватаешь что-то твердое, а в руке одна грязь.
Хотя, может, все пройдет. Может быть, когда он вылечится, больное место само зарастет.
* * *
Элеанора задержалась у матери допоздна. Армор ничего не имел против того, что жена поддерживает отношения с родителями, но возвращаться домой в сумерках слишком опасно.
– Говорят, на юге объявились какие-то дикие краснокожие, – начал разговор Армор. – А ты по лесу бродишь по ночам.
– Я старалась идти побыстрее, – ответила Элеанора, – а дорогу домой я найду всегда.
– Вопрос не в том, найдешь ты дорогу или нет, – ядовито произнес он. – Французы стали раздавать ружья в награду за скальпы бледнолицых. Людей Пророка это не соблазнит, но чоктавы будут только рады возможности наведаться в форт Детройт, пожиная по пути урожай скальпов.
– Элвин будет жить, – сказала Элеанора.
Армор терпеть не мог, когда она перескакивала с темы на тему. Но такую новость он не мог не обсудить.
– Значит, решили отнять ногу?
– Я видела рану. Она затягивается. Под вечер Элвин-младший проснулся. Мы даже поговорили с ним немножко.
– Я рад, что он пришел в себя, Элли, искренне рад, но надеюсь, ты не обольщаешься этим. Огромная рана может сначала затянуться, только вскоре гной возьмет свое.
– На этот раз, думаю, все обойдется хорошо, – промолвила она. – Ужинать будешь?
– Я сожрал, наверное, батона два, пока бродил по комнате взад-вперед, гадая, вернешься ли ты вообще домой.
– Живот мужчину не украшает.
– Не всякий. Мой, к примеру, сейчас отчаянно взывает к пище, как и любое другое нормальное брюхо.
– Мама дала мне сыру. – Она развернула сверток на столе.
У Армора имелись определенные сомнения насчет этого сыра. Он считал, сыр у Веры Миллер получается столь вкусным, потому что она проделывает с молоком всякие штучки. Но в то же самое время на обоих берегах Воббской реки, да и на Типпи-каноэ не найти сыра вкуснее.
Каждый раз, ловя себя на том, что мирится с колдовством, Армор выходил из себя. А выйдя из себя, он придирался ко всякой мелочи. Вот и сейчас он не мог успокоиться, хотя знал, Элли не хочется говорить об Элвине.
– А почему ты решила, что рана не загноится?
– Она быстро затянулась, – пожала плечами она.
– Что, совсем?
– Почти.
– И насколько почти?
Она обернулась, устало закатила глаза и повернулась обратно к столу. Взяв в руки нож, она принялась нарезать яблоко к сыру.
– Я спросил, насколько, Элли. Насколько она затянулась?
– Вообще затянулась.
– Два дня прошло с тех пор, как жернов содрал все мясо с ноги, и раны уже нет?
– Всего два дня? – переспросила она. – Мне казалось, неделя, не меньше.
– Если календарь не врет, минуло два дня, – подтвердил Армор. – А это означает, что там имело место ведьмовство.
– Насколько я помню Писание, человек, излечивающий раны, не обязательно колдун.
– Кто это сделал? Только не надо мне говорить, что твои папа с мамой открыли вдруг какое-то сильнодействующее снадобье. Они что, дьявола на помощь вызвали?
Она обернулась, сжимая в руках острый нож. Глаза ее яростно вспыхнули.
– Папа, может, и не любит ходить в церковь, но дьявол никогда не ступал на порог нашего дома.
Преподобный Троуэр имел несколько другое мнение, но Армор счел, что о проповеднике сейчас лучше не упоминать.
– Ага, значит, тот попрошайка…
– Он честно отрабатывает свой стол и кров. И трудится не меньше остальных.
– Поговаривают, он знавался с колдуном Беном Франклином. И ходил в знакомых у этого безбожника с Аппалачей, Тома Джефферсона.
– Он знает много интересных историй. Но мальчика исцелил не он.
– Тогда кто же?
– Может, Элвин сам себя исцелил. По крайней мере, нога еще сломана. Так что это не чудо. Просто раны на нем заживают как на кошке.
– Ну да, дьявол обычно заботится о своих выкормышах. Может, потому на нем так быстро все заживает, а?
Она снова повернулась, и, взглянув ей в глаза, Армор тысячу раз пожалел о своих словах. Хотя чего он такого сказал? Преподобный Троуэр сам не раз говорил, что мальчик этот все равно что Зверь Апокалипсиса.
Мальчик не мальчик, зверь не зверь, но Элвин приходился родным братом Элли. Большей частью она была тише воды ниже травы, иного и пожелать нельзя, но если ее разозлить, она превращалась в ходячий ужас.
– А ну-ка, забери слова назад, – приказала она.
– В жизни ничего глупее не слышал. Как я могу забрать обратно слова, которые уже произнес?
– Ты можешь извиниться и сказать, что это не так, ведь ты сам знаешь.
– На самом деле я не знаю, так это или нет. Я сказал «может быть», а если муж перед лицом собственной жены не имеет права выдвигать предположений, то лучше вообще умереть.
– Вот здесь ты прав, – сказала она. – И если ты не откажешься от своих слов, то сильно пожалеешь, что еще жив!
И она, судорожно сжав в обоих руках по дольке яблока, пошла на него.
В большинстве случаев, когда она на него злилась, ей хватало одного раза обежать за ним вокруг дома, чтобы злость бесследно испарилась и она начала хохотать. Только не сегодня. Одну половинку яблока она раздавила ему об голову, вторую швырнула в лицо, после чего убежала в спальню наверху и разрыдалась.
Слез она не любила и плакала очень редко, отсюда Армор сделал вывод, что ссора разгорелась не на шутку.
– Элли, я забираю свои слова обратно, – примиряюще произнес он. – Я прекрасно знаю, Элвин хороший мальчик.
– А мне плевать, что ты знаешь, – рыдала она. – Ты вообще ничего знать не можешь.
Немногие мужья способны выслушать подобные речи от жены и не съездить ей по уху. Жаль, Элли не понимала, насколько выгодно иметь в мужьях истинного христианина.
– Ну, кое-что мне все-таки известно, – сказал он.
– Его хотят отослать в другую деревню, – плакала она. – С наступлением весны он пойдет в подмастерья. Ему не хочется, я же вижу, но он не спорит, просто лежит в кровати, говорит очень тихо, но смотрит так, будто прощается со всеми.
– А зачем его отсылают?
