Мок кинулся обратно на последний этаж, что есть силы оттолкнулся от шатких перил и обрушился на дверь двадцатой квартиры. Удар плечом пришелся чуть выше ручки. Дверь устояла. Зато распахнулись все прочие двери дома. На лестницу высыпали жильцы и их четвероногие друзья. Взяв разбег, Мок снова обрушился на проклятую дверь. Грохот сотряс стены. Дверь упала внутрь квартиры вместе с Моком. Кусочки штукатурки с легким шелестом посыпались на голову и за шиворот. В облаке пыли явилась удивительная картина. На полу в кухне лежал Смолор и сладко спал, улыбаясь во сне. У самого его лица валялас… пустая бутылка из-под ликера.
Мок поднялся с двери и прошел в комнату. Она была совершенно пуста, только шляпа Эрики висела на спинке стула. Мок ухватил шляпу двумя пальцами. На койке сидел Росдейчер и вопил: «Месть настигнет тебя, Мок! Эринии поднимутся из трупов самых близких тебе людей! Люди, которых ты любишь… Скажи, Мок, где они сейчас?»
Мок рухнул на кровать, прильнул лицом к простыне, стараясь ухватить запах Эрики. Но от чистого белья, которое недавно сменили, пахло только крахмалом. Ни Росдейчера, ни Эрики. Стерильность и пустота.
Соседи «четырех матросов» толпились в дверях, тупо глядя на двух мужчин – один с трудом поднимался с пола, второй распластался на койке. Залаяла и заскулила чья-то собака.
Мок поднял голову, увидел толпу.
– А ну пошли все на хер! – В руках у Мока оказался стул, он замахнулся им на зевак.
– Уходим, уходим… – понукал жильцов дворник Френцель. – Я его знаю, он полицейский. Ему лучше не мешать.
Публика торопливо отхлынула от дверного проема, и стул угодил Смолору по голове. Тот схватился за лоб. Между пальцев у него потекли красные струйки. Мок поднял стул и ударил еще раз. Послышался треск. На плешивом затылке Смолора наливалась синевой здоровенная шишка. Швырнув стул в угол, Мок схватил кочергу, торчавшую из ведра с углем, размахнулся и ударил, на этот раз угодив в ухо. Смолор обеими руками взялся за голову, шмякнулся на бок и поджал колени к подбородку, словно ребенок в утробе. Мок подтащил его к кухонной двери, уложил голову на порог, порывисто распахнул дверь и со всего размаха захлопнул. Череп у Смолора так и хрупнул, звук был отчетливо слышен…
По двери змеилась широкая трещина, у самого косяка из щели торчала кочерга. На нее-то дверь и наехала, только щепки полетели. Смолор остался невредим.
Повезло.
– Прошу прощения, – прохрипел вахмистр шнапс-баритоном. – Не уберег… Ничего не помню…
Мок опустился на колени. С каждым новым выдохом ярость утихала. По шее стекали струйки пота и впитывались в густой слой цементной пыли, покрывавшей воротничок его лучшей рубашки. Манжеты были перемазаны кровью Смолора, носки ботинок ободраны, пиджак порван, руки в саже…
– Виноват, – корчился у двери Смолор. С левым глазом у него было что-то не то – выпученный, налитый кровью, он не закрывался. – Богом клянусь, душой моего Артура…
– Сволочь, – прошипел Мок. – Никогда не клянись детьми!
– Всей моей душой, – стонал Смолор. – В рот больше не возьму…
– Сволочь, – повторил Мок и мотнул головой. На отдраенный пол полетели капли пота. – Вставай, лопай мыло и за работу. Я скажу тебе, что делать…
По мере того как Мок говорил, Смолор трезвел. Каждое новое слово шефа повергало его во все большее изумление.
Бреслау, воскресенье, 28 сентября 1919 года, три часа ночи
Мок-младший сегодня уже во второй раз попался на глаза сестре Термине. Только куда девалась его элегантность? Костюм весь в пыли, рукав порван, на рубашке пятна крови, ботинки ободраны, на полях шляпы – какая-то каменная крошка. Мок-младший прямо-таки ворвался в коридор хирургического отделения, бормоча про себя малопонятные фразы. Что-то вроде: «Люди, которых ты… где они сейчас…»
– Герр Мок, – крикнула сестра Термина ему в спину, – вы куда?
Не обращая на нее ни малейшего внимания, Эберхард устремился к отдельной палате. Сестра Термина, встрепенувшись всем своим тощим телом, застучала каблуками по больничному коридору вслед за посетителем. Ее необъятный головной убор колыхался, словно парус при переходе судна с галса на галс. Звук ее шагов выводил больных из мрачного оцепенения (которое вряд ли можно было назвать сном), они блаженно вытягивались в предвкушении укола, мягкого прикосновения ее сухой, холодной руки, снисходительной усмешки. Только больные с их жалобами мало сейчас интересовали сестру Термину, ее всю без остатка занимали страхи черноволосого мужчины, который, шатаясь от стены к стене, брел по больничному коридору к пустой отдельной палате. Вот он уже и вошел туда.
Раздался сдавленный крик. Может, это кому-нибудь из пациентов стало совсем невтерпеж?
Нет, больные тут ни при чем. Это стонал Мок-младший, лежа лицом вниз на чистой, недавно постланной постели.
Сестра Термина потрясла его за плечо:
– Час назад вашего отца забрал доктор Корнелиус Рютгард. Пожилому господину стало значительно лучше, и доктор Рютгард забрал его к себе домой…
Мок уже ни о чем не думал и ничего не чувствовал. Вынув из кармана несколько десяток, он протянул деньги сестре Термине:
– Не могли бы вы попросить кого-нибудь почистить мне одежду?
Прошептав это, Мок откинулся на подушки и погрузился в сон.
Прежде чем выйти из отдельной палаты, сестра Термина погладила его по небритой щеке.
Бреслау, воскресенье, 28 сентября 1919 года, десять утра
Покинув здание госпиталя Венцеля-Ханке, Мок в задумчивости остановился у газетного киоска. Его то и дело толкали маленькие дети в воскресных костюмчиках и платьях. Добропорядочные семьи целыми толпами шли в евангелическую церковь Святого Иоанна Крестителя к обедне. Торжественно шагали работящие отцы, в их выпуклых животах бурчали воскресные сардельки, рядом семенили раскрасневшиеся мамаши, зонтиками погоняя стайки детей-неслухов. Мок усмехнулся и спрятался за киоск, чтобы дать дорогу четверке молодых сограждан, которые шли, держась за руки и распевая шахтерскую песенку:
Glück auf! Glück auf! Der Steiger kommt!
Und er hat sein helles Licht
Und er hat sein helles Licht Bei der Nacht
Schon angezündt.[77]
За певцами ковыляла девочка лет двенадцати в толстых штопаных чулках. В руках у нее был букет роз, она совала букет под нос каждому, кто стоял у входа в больницу.
Мок еще раз оглядел свою вычищенную одежду, ботинки – вакса скрыла царапины. Рукав пиджака был крепко пришит, а шляпа наверняка вычищена над паром, уж очень мягкий был фетр. Эберхард поманил пальцем девочку с букетом, та, прихрамывая, подошла поближе. Мок придирчиво осмотрел цветы.
