Слово „сука“ повторялось чаще других. И далеко не сразу до людей доходило, что меня, убийцу, отпустили! И не просто отпустили, что у меня было время вернуться после камеры домой, помыться, привести себя в порядок, нарядиться, чтобы прийти в больницу и показать всем, какой я могу быть… Но только не для них. А для него, единственного.
И только наша гардеробщица тетя Зина, милейший человечек, встала на мою защиту, когда, схватив швабру, замахнулась ею на окружившую меня толпу разъяренных баб…
— Оставьте ее в покое, не видите разве, нехорошо ей… Как бы не вышло чего.
Я недолго пробыла в больнице. Показалась, продемонстрировала себя другую и, написав заявление об уходе и оставив на столе главврача, ушла под улюлюканье толпы.
Я знала, что они смотрят мне вслед. Что обратили внимание и на мои ножки в черных чулочках и черных замшевых сапожках на тоненьком каблучке, и на мою фигурку, затянутую в черное платье, и на грудь в вырезе этого платья, на тонкую шею, на густые волосы, уложенные в затейливую прическу…
Я села в машину и поехала к Наташе.
Мои подружки. Только рядом с ними я могла чувствовать себя в безопасности и дать волю своим чувствам. Но то состояние эйфории и какого-то дурмана, теплого ветра не покидало меня и когда я увидела Наташу.
Мой кураж, мое желание удивлять, потрясать не проходили. Я никак не могла остановиться.
Удивительно, как я вообще не разделась там догола и не показала все свое тело, в свое время зацелованное Максом и им же отвергнутое.
Сказала ли я им правду? О том, что Макс ни разу ко мне так и не прикоснулся и что видел во мне просто товарища? Что я, умирая от ревности и любви, устраивала им с Милой свидания? Что много раз представляла, как она, молодая красавица, вдруг исчезает из жизни Макса, а я успокаиваю его своей любовью? Или рассказать им о том, что, когда Макс исчез, я, придумав историю убийства, поверила в нее? Ведь это я первая, еще давным-давно обнаружив в доме трупы, представила себе, что убийца — это я, сгорающая от ревности женщина, брошенная Максом любовница…
Нет, этого подарка от меня никто не дождется.
Я целый месяц знала о том, что они оба, там, на окровавленных простынях. Холодные, с заиндевевшими ресницами.
Я никак не могла понять, кто это мог сделать? Кто же так ненавидел Макса, что смог его так жестоко убить?
Тропинина? Закатов? Кого я только не подозревала! И только мысленно совершив это убийство, нафантазировав массу деталей, я успокоилась и поверила в него. Мой воспаленный от горя, неразделенной любви и потери мозг принял эту игру, и я, сама непонятно как, превратилась в убийцу!
Мое воображение рисовало мне картины всеобщей ненависти ко мне как к убийце. И мне, как ни странно, это нравилось.
Кем я была до того, как мое имя прогремело в городе в качестве синонима жестокой убийцы?
Обыкновенной операционной медсестрой. И если бы я пропала, исчезла, если бы меня убили и нашли в сточной канаве или утопленной в Графском озере, обо мне бы забыли уже на другой день. Смерть такого человека и доктора, каким был Макс Тропинин, потрясла весь город и держала всех в напряжении до тех пор, пока его тело не нашли на Нефтебазе… И пройдет еще много лет, а о нем будут помнить, и рядом с его именем будет и мое, его любовницы и убийцы. И это притом, что все это — лишь плод моей больной (я и не отрицаю этого) фантазии.
Про настоящего убийцу забудут, и имени его никто не запомнит. Какой-то наркоман… Неинтересно.
Конечно, Дождев спросил меня перед тем, как отпустить:
— Савушкина, зачем ты это сделала? — Он даже перешел на „ты“, не особенно церемонясь.
Он злился, что потратил на меня столько времени, что уже успел отрапортовать начальству о том, что поймал преступницу, убийцу. А получается, что его просто водила за нос какая-то сумасшедшая медсестра, а настоящий убийца в это время убивал дачника.
— Вы все равно не поймете, — ответила я.
Мне тогда хотелось как можно быстрее покинуть его кабинет. Мне хотелось на свежий воздух, туда, где чистота, снег, где дышится легко и где есть люди, которые будут останавливаться, увидев меня, выходящую из отделения.
— Любовь? — он горько усмехнулся.
— Полагаю, да.
— И вы способны были бы на это?
— Не знаю… Знаю только, что мне было очень больно наблюдать их любовь.
Я хотела сказать, что, глядя на них, на эту влюбленную пару, я чувствовала, как старею. Но не сказала. Кто он мне, этот Дождев?»
— Что теперь с тобой будет? Зачем ты уволилась? О тебе поговорят-поговорят, да и забудут, — сказала Соня. — Ты же классный специалист, как будут без тебя в больнице?
— Нет, Сонечка, они не забудут, как не забудут Макса. Все в больнице напоминает о нем. Его все любили так, как будут теперь ненавидеть нашу Тамару, — ответила Наташа, постоянный обитатель больницы и знающая там все.
— Я уеду, — донесся голос Тамары из-под пледа. — В большой город переберусь, где меня никто не знает.
— Но я все равно не понимаю! — воскликнула Соня. — Тома, а что было бы с тобой, если бы этого наркомана не вычислили? Ты что, не понимала, что будет суд и тебе дадут охренительный срок! Что ты всю оставшуюся жизнь проведешь за решеткой!
— Оставь ее. Не видишь разве, что она этого и добивалась. Не приведи господь так влюбиться!
— Дуры вы, девчонки, и ничего не понимаете, — Тамара вынырнула из-под пледа, села на диване, умыла лицо сухими ладонями и выпрямилась, как струнка. — Да, любовь — это такой непередаваемый кайф! Вот он заходит в ординаторскую, а у меня сердце так колотится, так счастливо колотится, что даже во рту становится сладко, словно я мед проглотила…
И она, прикрыв глаза, с жаром, со страстью, от которой захватывало дух, заговорила о своей любви…
36— Тебе каким лаком покрыть, красным или розовым? Или с рисунком?
— Красным, как кровь, вот этим, — Тамара показала на флакончик с алым лаком.
Соня улыбнулась.
— Ты сегодня какая-то возбужденная, глаза блестят… Лак вот красный, прическу сделала… Куда собралась, подружка?
— Да никуда.
— И платье на тебе красивое, новое, и туфли. На свидание, что ли, собралась?
— Да какое свидание, о чем ты? Надо же время от времени что-то менять, хотя бы платья новые покупать…
Ей не хотелось говорить с Соней на эту тему, вообще не хотелось разговаривать. Ей казалось, что, открывая рот, чтобы что-то объяснить, она может расплескать то состояние счастья, в котором она находилась вот уже целые сутки. Ей нравилось смотреть, как Соня слой за слоем покрывает ее ногти красным-прекрасным лаком, нравился даже запах этого лака. Было в этом что-то завораживающе приятное и дающее возможность подумать, помечтать.
