Однажды в лесу нас настиг дождь со снегом. И Кейр привел меня к знакомой веревочной лестнице. Сразу нахлынули воспоминания о том кошмарном дне, немыслимо было снова лезть по ней, но Кейр шепнул прямо в ухо:
— Ты справишься, не волнуйся.
Он держал концы каната, а я действительно, можно сказать, привычно забралась наверх.
В домике мы какое-то время просто стояли, молча слушая дробный стук ледяной крупы о деревянную крышу. Кейр вдруг расхохотался, почему, не знаю. Смеялся он редко, но смех у него очень заразительный. Я тоже рассмеялась, а он меня поцеловал. Я подумала, что это мимолетная, почти машинальная ласка. Но он обхватил мое лицо ладонями и снова поцеловал, жадно и с такой властной настойчивостью, как никогда прежде. Я растерялась, однако мое тело тут же отозвалось на этот натиск. И моментально его руки пробрались под куртку, потом под джемпер, приподняли футболку и нашли замочек на молнии джинсов.
Мы даже не стали раздеваться. Я услышала, как он вытаскивает из сундучка что-то мягкое, как швыряет на самодельный топчан и оно с легким шелестом шлепается на доски. Кейр подтолкнул меня к этому ложу, продолжая одной рукой обнимать, а другой, вероятно, расстегивал свою куртку и все прочее. Когда он уложил меня, обвивая рукой, будто маленькую девочку, я почувствовала блаженство абсолютного доверия и спокойствия, но одновременно — надвигающуюся угрозу неминуемой гибели, что от меня сейчас ничего не останется. Я провела рукой по топчану, на нем лежало отсыревшее одеяло из гагачьего пуха. Потом почувствовала, как Кейр всем своим тяжелым телом в меня вжимается. У меня тут же перехватило дыхание, и не только потому, что он с таким ненасытным вожделением мной овладевал, но и потому, что и сама я желала его нестерпимо. Но к острой телесной потребности примешивалось и иное желание, гаденькое и подлое. Я мечтала, чтобы обезумевший от страсти Кейр вытолкнул из меня ребенка, своего собственного ребенка, потому я цеплялась за него, потому и стискивала руками его голову, что-то выкрикивала, не знаю, какие это были слова.
Через несколько минут все завершилось. Кейр потом извинялся за то, что набросился как какой-то мальчишка. Я его успокоила, сказала, что зря он на себя злится. Что еще никогда в жизни я не ощущала себя такой желанной и не испытывала настолько сильного желания, а это, добавила я, очень неплохой результат для сорокапятилетней женщины. Но Кейр продолжал каяться, он был очень удручен случившимся. Долго-долго молчал, и вот что наконец я услышала:
— Я должен был подумать о тебе, Марианна. О том, чего хочешь ты. Ты должна говорить мне, руководить мной. Я хочу, чтобы и тебе было хорошо.
— Мне было хорошо. Так все быстро и так чудесно.
Он тихонько засмеялся:
— Гм, наверное, дрожала земля.
— Земля вряд ли. Но дерево точно дрожало.
Луиза
Марианна вдруг стала очень энергично заниматься спортом. Я была уверена, что эти подвиги совершаются ради того, чтобы не набрать лишний вес и подготовиться к поздним срокам беременности и к родам. Но, когда однажды об этом зашла речь, сестра моя заявила: изнуряя себя долгими прогулками, походами в бассейн и спортивный зал, она втайне надеется, что ребенок не сможет удержаться в ее теле. В начале мая, на тринадцатой неделе, Марианна мрачно констатировала:
— Похоже, этот наглец будет таким же сильным и здоровым, как его папочка.
В общем, мы отправились к доктору Грейг, поговорить насчет процедуры усыновления, что для этого требуется. Марианна сама попросила меня с ней пойти, после Ская она изменилась, ей теперь нравится, когда ее опекают. Я сопровождаю ее на консультации, участвую в переговорах с акушеркой, когда та к нам приходит. Акушерка сделала мне выговор за то, что я точно не смогу оказать помощь роженице, если вдруг понадобится, но почерпнуть необходимые знания было негде, поскольку посещать курсы предродовой подготовки Марианна отказалась. Заявила, что ей будет тяжело видеть будущих счастливых родителей, которые вдвое младше ее. Доктор Грейг заверила ее, что там обязательно будут и мамочки ее возраста, и тоже незамужние. На что Марианна суровым голосом ответила:
— Но уж точно я одна такая мамаша, которая хочет сразу сплавить ребенка чужим людям.
Иногда мы ходили с ней в Ботанический, то я, то Гэрт, но не думаю, что наше общество ее радовало. Видимо, ей просто было необходимо хоть как-то отвлечься от своих мыслей, наверняка мрачных. Доктор Грейг сказала, что накануне родов (чаще, конечно, после) некоторые женщины уже не хотят расставаться с ребенком, и теперешние хлопоты Марианны, возможно, окажутся ненужными. Еще доктор предупредила насчет депрессии, такое случается. Беременность — нелегкое испытание, но любые тяготы можно вынести ради самого главного — появления на свет здоровенького малыша. Эту прочувствованную речь Марианна выслушала молча, с неподвижным лицом, на котором никогда и никому не удавалось ничего прочесть. Пришлось мне горячо поблагодарить докторшу за участие и заботу.
Не знаю, как насчет депрессии у самой Марианны, но у меня лично глаза были на мокром месте. Мы под ручку побрели домой, почти не разговаривали. Вероятно, она почувствовала, что я совсем раскисла. И как только мы пришли, сразу направилась к домашнему бару, хотя до вечера было еще далеко.
— Да черт с ним с младенцем — хочу джина с тоником. Будешь?
Я достала лед, Марианна налила в стаканы по огромной порции джина, и мы, скинув туфли, распластались в креслах. Она стала расспрашивать (впервые в жизни!), как продвигается моя книга, то есть сестре моей сейчас очень паршиво. Я лепетала что-то маловразумительное, и Марианна сменила тему. Мне не хватило смелости признаться, что я уже несколько недель не могу выдавить из себя ни слова. Часами пялюсь в экран компьютера, а мысли заняты чем угодно, только не сюжетом книги.
В основном Казахстаном.
Обсудили предстоящее УЗИ. И ей и мне было известно, что врач сможет определить пол ребенка и сообщить, если захотим. Знать, кто там у нее, сын или дочь, Марианна категорически не желала. Твердила, что это ни к чему, иначе уже будешь относиться к младенцу как к личности, а не как к некоему неведомому существу. Я-то сама уже относилась к нему как к личности. То представляла, что это мальчик, то девочку. Даже придумала для них имена. Но писательнице простительно подобное чудачество, правда?
УЗИ назначают на сроке в пятнадцать недель. Была середина мая, залитый солнцем Эдинбург благоухал цветами. На территории больницы Марианна вдруг остановилась, я решила, что она раздумала делать УЗИ, но она сказала, что ей хочется понюхать, как пахнет цветущий боярышник. Я взглянула на куст, будто покрывшийся пеной, весь в ажурных кремовых соцветиях, и подумала, как хорошо, что сестра еще способна радоваться таким милым незатейливым мелочам. У меня тоже поднялось настроение, но при виде аппарата и прочего медоборудования опять упало.
Я старалась не смотреть на экран. Марианне, разумеется, не надо было и стараться. Наверное, в ее карте было отмечено, что ребенка сразу отдадут на усыновление, поэтому врач не комментировала увиденное, не предложила послушать, как бьется сердечко, просто сообщила, что все в пределах нормы. А потом настал момент, которого я так боялась. Врач спросила: «Хотите знать, кто у вас?» Я вся напряглась. Марианна молчала. Оторвавшись от экрана, я начала мямлить что-то вроде «понимаете, тут такая история…», но Марианна меня перебила:
