На расстоянии до пятидесяти ярдов, даже через закрытое окно, микрофон направленного действия улавливал разговоры, недоступные человеческому уху. Его эффективность снижал ветер, при дожде он становился бесполезной железякой. Но небо очистилось, а ветер полностью стих.
Крайт перенацеливал микрофон с одного окна второго этажа на другое, но не мог уловить ни звука.
А вот с первого этажа донеслось пение. Пела женщина, нежным голосом, для себя, предположительно занимаясь повседневными домашними делами. Песню эту Крайт знал. «Я увижу тебя», американская классика.
В наушниках слышалось какое-то позвякивание, постукивание. Скорее всего, женщина возилась на кухне.
Других голосов он не слышал. Вероятно, дома она была одна, как он, собственно, и ожидал, исходя из того, что ему удалось выяснить.
Выключив микрофон направленного действия и подняв стекло, он проехал два квартала и припарковал автомобиль на другой улице, но в том же районе.
С маленькой матерчатой сумкой в руке вернулся к желто-белому дому.
Залитые солнцем улицы напоминали сказку. Пчелы лениво жужжали над источающими аромат цветами, листья поблескивали, наслаждаясь теплым светом, кот спал на переднем крыльце, три жаворонка устроились на бортике ванны для птиц, всматривались в свое отражение в воде...
К нужному ему дому вела дорожка, выложенная вытесанными блоками кварцита с очень сложным и приятным глазу рисунком.
На врезной замок парадную дверь не закрыли. Более простой замок «Локэйд» открыл мгновенно, безо всякого шума.
Крайт убрал «Локэйд», занес сумку в маленькую прихожую, осторожно закрыл за собой дверь.
Из глубины дома донесся знакомый женский голос. Теперь она пела «Я смотрю только на тебя».
Крайт постоял, наслаждаясь.
Глава 50
Колибри продолжала собирать нектар.
Чистые белые чашки наполнял только что сваренный эспрессо.
— Сколько детей ходили в подготовительную школу? — спросил Тим.
— Пятьдесят два.
— И скольких убедили вспомнить про игры голышом?
— Семнадцать. Прокуратура допустила утечки самых непристойных подробностей.
— Дети прошли физический осмотр?
— Первый психиатр сказал, что осмотр может травмировать детскую психику.
— Если окружной прокурор с этим согласился, значит, подозревал, что ничего найти не удастся.
— Может, он собирался закрыть дело после переизбрания.
— Но пресса уже ухватила кость, — догадался Тим.
Солнечный свет играл на темной поверхности эспрессо.
— Психиатр проводил долгие часы с теми семнадцатью.
— Тот самый, что обнажался перед тобой.
— В конце концов, перед самым судом он дал добро на физический осмотр.
Мужчина прошел мимо кофейни с собакой на поводке.
Линда наблюдала за собакой, энергично виляющей хвостом, пока она не скрылась из виду.
— У двух девочек нашли признаки предшествующего растления.
За соседним столиком ножки стула скрипнули о каменный пол.
— На мягких тканях обнаружились шрамы. Одной из них была Хлоя.
— Та самая, с которой все началось.
— К тому времени Хлоя принимала не только риталин.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Родители наняли психиатра, чтобы тот постоянно лечил и наблюдал за ней.
Красные цветы на лианах колыхал ись под ветерком.
— Господи.
— Он посадил Хлою на другие препараты. Как составляющую общего лечения.
— Девочки теперь рассказывали о чём-то ещё... помимо игр голышом?
— Они уже прямо говорили о растлении.
Из-за столика под новозеландской елью донесся
смех молодых женщин.
— Они говорили, что моя мать держала их, когда мой отец...
У одной смех был серебристый, у второй — пронзительный.
Потревоженные, с веток поднялись три воробья.
— Психиатр присутствовал при записи показаний.
— Разве такие записи должны приниматься судом?
— Нет, но судья разрешил.
— Основание для подачи апелляции.
— Как выяснилось, напрасные надежды.
Коричневое перышко мягко планировало с высоты.
— Мой отец получил двадцать лет. Его отправили в Сан-Квентин.
— Сколько тебе тогда было?
— Десять, когда все началось. Почти двенадцать, когда вынесли приговор.
— А твоя мать?
— Она получила от восьми до десяти лет. Ее отправили в женскую тюрьму в Короне.
На какое-то время Линда занялась эспрессо.
Тиму хотелось потянуться к ней, но он понимал, что сочувствия она не примет. Слишком долго она страдала от несправедливости. И утешала ее только злость.
— Отец пробыл в тюрьме пять месяцев. Прежде чем его убил другой заключенный.
Ее история согнула шею Тима.
— Четыре раза ударил заточкой в живот, дважды — в лицо.
Тим закрыл глаза, но темнота ему не понравилась.
— У матери начался рак поджелудочной железы. В тюрьме не смогли поставить правильный диагноз.
Подняв голову, он увидел, что она смотрит на перышко на столе.
— В больнице у нее не было сил держаться за мою руку.
Молодой человек с букетом роз пересек внутренний дворик.
— Я держала ее руку своими двумя, но она выскользнула.
Мужчина с цветами присоединился к смеющимся женщинам.
— Судебный процесс обанкротил их. У Ангелины денег было мало.
Одна женщина встала, чтобы поцеловать молодого человека. Он выглядел счастливым.
— Наша фамилия была Локадио, но теперь она пользуется дурной славой.
Тим вскинул голову.
— Я был тогда маленьким, но эту фамилию помню.
— Дети называли меня дочерью монстров. Некоторые мальчишки приставали.
— Фамилия Ангелины — Пейкуэтт?
— Да. Я официально взяла ее. Меняла школы. Не помогало.
Колибри, улетавшая по своим делам, вернулась.
— Поэтому я училась дома.
— Похоже, это пошло тебе на пользу.
— Потому что я хотела знать все. Чтобы понять почему.
— Но тут нет никакого почему, — указал Тим. — Есть только... зло.
