Его голос задрожал и пресёкся, из глаз скатились слёзы; он опустил голову.
Князь тихо взял его под локоть.
— Бог нам послал тебя, отче! — сказал он, улыбаясь жене. — Пропал сын наш, скоморохи украли, да нынче нашли его мы к своей радости. По тому случаю обет дали церковку выстроить. Будь у нас попом и живи на покое!
Священник взглянул на него растерянно, смущённо улыбнулся и тихо сказал:
— Сон въявь! Истинно, Господь Бог указует пути нам, а мы, что дети малые, неразумные, и не знаем Его Помыслов!
В это время вошла Наталья с девушками и спешно уставила стол питьями и яствами.
— Откушай с дороги, а там отдохни, — предложил князь священнику. — Завтра сослужим Богу!
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа! — благословил о. Николай трапезу.
На другой же день князь, не мешкая, указал место для церкви и отрядил слуг за лесом. Устроив всё это, он с радостным сердцем поехал на Москву.
Спустя три дня к княжеской усадьбе подъехали два воза со скарбом Эдуарда Штрассе. Сам он с сестрою шёл позади возов. Эхе встретил их и указал им место, где селиться, а потом свёл их в избу, временно назначенную для них.
Княгиня не побоялась позвать к себе Каролину и обласкала её. Миша, увидев её, бросился ей на шею и весело смеялся.
— Расскажи мне всё, девушка, — сказала княгиня.
— И рассказывать нечего, — тихо ответила Каролина. — Счастливы мы от княжеской милости теперь на всю жизнь.
Но потом всё-таки она рассказала всё, от первого появления у них ночью Эхе с мальчиком до встречи с князем. Рассказала про испытанный ужас, когда взяли её брата, про то, как она с Мишей пряталась, как боялась за брата, как все говорили, что его казнят. А потом, как приехал князь, словно ясное солнце взошло для них всех, и всё обернулось по-хорошему. Народ, прослышав, что её брат на свободе, хотел сам расправиться с ним, и некуда бы им деться, если бы князь не позвал их к себе в гости. При этом Каролина опустилась на колени и поцеловала руки княгине.
— И, Бог с тобою, девушка! — ласково сказала ей княгиня. — Живите на здоровье. А что не нашей вы веры, так всё же, слышала я, что в Бога вы верите и Христа нашего чтите!..
Однако княгиня всё-таки, после ухода Каролины, позвала о. Николая и велела ему окропить свои горницы святою водою, с соответствующей молитвою.
Князь Теряев, приехав в Москву, сказал Шереметеву:
— Всем я радостен, и для полного счастья только бы мне вора поймать! Не могу успокоиться, как о нём думаю. Так вот кровь и бурлит от гнева!
— Горячка ты, княже! — шутя отозвался Шереметев, гладя бороду. — Однако и я так смекаю, что этот Федька не без наущения действовал! Ну да правда наверх, как масло на воде, всходит. Дождёмся!
— До смерти не забуду! Ну а что наверху?
— Наверху-то? — Шереметев прищурил глаза. — Завтра, в утрие, станем разбор делать. Тогда не дали. Царица вдруг сына к себе позвала, а там в Троицу увезла. Слышь, клятву взяла с него, что на Хлоповой не женится.
— Для чего же суд тогда?
— Ну, всё же, для той же правды. Я теперь лекарей Бальсыра да Фалентина на допрос завтра веду, а князя Михалку Салтыкова с его братом Бориской к ответу позвал.
— Как они?
— Да наверх не идут. Слышь, бороды отпустили, печалятся.
— Конец им! — сказал князь.
— На то идёт. Не любит их патриарх Филарет Никитич. Не знаю, как меня милует. Ведь я тоже до его приезда при царице советником был, дела вершил.
— Сравнил тоже! — воскликнул искренне князь. — Ты и Салтыковы. Те — лихоимцы, а не слуги царёвы!
X Тайна царского сердцаействительно, на долю Шереметева, а также других близких к патриарху Филарету лиц, выпало сложное государево дело, от решения которого зависело душевное спокойствие самого царя Михаила Фёдоровича.
Как-то однажды, в промежуток после обедни и пред трапезой, царь Михаил Фёдорович сидел в горнице со своим отцом, патриархом всей Руси.
Патриарх тихо, убеждённо говорил ему:
— Лета твои, Михаил, уже немалые! И никогда того не было, чтобы царь холостым до такой поры был. И ему скучно, и людям нерадостно. Сам подумай, как духовный и плотский отец твой, говорю тебе! Пора, государь! И моё сердце утешишь, и народу радость, и самому веселее будет. Так ли?
Патриарх ласково взглянул на сына, а тот низко опустил голову и сидел неподвижно, облокотясь на резные локотники кресла, только его лицо покрылось румянцем.
— Так ли, сынок? — повторил патриарх и помолчав сказал: — Сделаем клич, соберём красных девиц и посмотрим, какая любше покажется…
Михаил вздрогнул и невольно сделал отрицательный жест рукою.
Патриарх пытливо посмотрел на него, и вдруг на его лице мелькнула лукавая улыбка. Он слегка нагнулся вперёд и спросил:
— А может, у тебя и есть что на сердце? А?
И вдруг Михаил соскользнул с кресла, стал на колени и прижался лицом к руке отца. Его сердце, истомлённое тайной печалью, вдруг раскрылось, и он смущённо заговорил:
— Есть, отец, есть! Томлюсь по ней, по моей Анастасье Ивановне, и оттого не хочу на иной жениться, а на ней не смею!
— Встань, встань! — ответил патриарх, наклоняясь и беря сына под локти. — Садись и говори толком. Кто она и почему не смеешь? Про кого говоришь?
Михаил поднялся, сел и, оправившись, заговорил:
— Задумал я, батюшка, пожениться и клич кликнул. Сделал я смотрины, и больше всех полюбилась мне дворянская дочь, Марья Хлопова по имени. И взял я её с роднёй её наверх, с ними в Троицу ездил, в Угреше были. И так мне сладостно на сердце. А там вдруг занедужилась Анастасия (матушка приказала её величать так), посылали лекарей к ней, а ей и того хуже. Сказывали мне Бориска и Михалка Салтыковы…
— Смерды лукавые! — гневно перебил его патриарх.
— Сказывали они мне, что ей сильно недужно и болезнь у неё вредная для нашего рода…
Михаил тяжело перевёл дух.
— Ну? — произнёс отец.
— И созвали мы собор, и на нём порешили, что непрочна Анастасья Ивановна нашей радости и… свели с верха… — тихо окончил он.
— И куда же?
Михаил поднял на отца взор, в его глазах сверкнули слёзы.
— А потом я дознался, что Хлоповых в Тобольск угнали на прожиток. Так приказал я в Верхотурье их перевести, а теперь они все в Новгороде — сама она, мать, отец и дядя её!.. Тяжко мне, батюшка, — заговорил он снова дрожащим от слёз голосом, — и нет мне покоя, и всё думается: может, так что было, случаем!
