- О, как я ее ненавижу! - не в силах сдержать ярости, громко воскликнула Мессалина. - Я ее ненавижу так сильно, как люблю свою Оттавию, как люблю тебя, потому что я только вами двоими дорожу в этом мире.
- Ах, Мессалина! - дрожащим голосом перебил ее бледный и смущенный Калисто. - Не говори мне этого, не своди меня с ума здесь, среди всех этих людей, в присутствии которых я хочу пасть перед тобой ниц, обнимать твои колени, целовать следы твоих сандалий. О, как я хочу, чтобы рядом была только ты одна. Я ничего не прошу, позволь мне только лежать у твоих ног. Я буду тих, как ангел, и нежен, как голубь. Я буду служить тебе, как самый преданный раб!
Казалось, что и эти пылкие слова, и весь вид сгорающего от страсти, но все-таки покорного юноши глубоко тронул Мессалину, ее глаза затуманились.
- Прежде, чем кончится ужин, я тебе скажу, где и когда мы сможем встретиться, - тихо произнесла она и как бы невзначай добавила:
- И тогда я узнаю, хочешь ли ты помочь мне низвергнуть новую императрицу!
- Хочу ли я? - глухо переспросил Калисто. - За твою любовь я помог бы тебе, даже если бы обожал ее!
Как раз в это время рабы пригласили гостей к столу, но Мессалина показала Калисто знаком, чтобы тот не торопился, и еле слышно проговорила:
- Ровно в полночь я буду ждать тебя у входа в сад нашего дома. Ты сможешь попасть туда прямо из дворца Тиберия, если пройдешь по подземному ходу через портик за храмом Венеры Палатинской.
- Я знаю этот портик и этот подземный ход, - словно во сне пробормотал Калисто, но тут же опомнился и с жаром выпалил:
- О благодарю тебя, моя госпожа!
В то же мгновение она дернула его за руку: мимо входа в триклиний, возле которого они стояли, проходили Флавий Веспасиан с Цезонией Милонией, вдовой богатого всадника, которая была приглашена на вечер, как дальняя родственница Ливии. А пока гости заполняли триклиний, император беседовал с двумя архитекторами, отдавая последние указания по строительству нового дворца, что должен был протянуться от дома Тиберия до форума:
- Это будет величайшее сооружение в истории. Я хочу, чтобы храм Кастора и Поллукса служил входом в него. Но главное, возвести его надо хорошо и быстро. Возьмите пятьдесят тысяч рабов и немедленно приступайте к делу. Между замыслом и началом стройки времени должно пройти не больше, чем между выдохом и звуком. Понятно? Тогда ступайте.
Архитекторы почтительно склонили головы и по очереди поцеловав руку Цезаря, удалялись. Калигула же направился к входу в триклиний, где в эту минуту появился преторианский трибун, который по-военному отсалютовал и заговорил резким голосом, то и дело срывавшимся на фальцет:
- Божественный Цезарь, какие будут приказания страже?
- А, это ты, Кассий Херея? Когда ты, наконец, перестанешь говорить этим бабьим голосом? Нет, ты не трибун, у тебя даже бороды нет. Впредь называй себя так: Приап! [131] Или еще лучше: бабий трибун! [IV]
Он грубо расхохотался и, повернувшись к Херее спиной, за которой мелькнуло покрасневшее лицо испуганного Луция Хереи, пошел в триклиний. Кассий Херея вздрогнул и на мгновение замер, словно на него вдруг вылили ведро помоев. Его лицо смертельно побледнело, но он сдержал себя и, еще раз по-военному поприветствовал удалявшегося Калигулу, не спеша повернулся, а затем ровным шагом вышел из триклиния. Только покинув дворец, трибун позволил себе вздохнуть полной грудью. Стоя на ступеньках, он до боли сжал правый кулак и, поднеся ко рту, вцепился в него зубами.
- Ах! Во имя Марса Мстителя! - прошептал он, дрожа всем телом, - ты еще увидишь, какой я бабий трибун!
Думая о том, как отомстить обидчику, он спустился по лестнице и пошел к лагерю преторианцев.
Ужин был роскошен: императорской казне пришлось потратить на него годовой доход от трех римских провинций. Тем не менее в начале двенадцатого часа Мессалина пожаловалась на сильную головную боль и, приложив немало сил, вывела из-за стола своего супруга, уже успевшего напиться.
- Пожалуй, у моего дяди голова болит еще больше, чем у тебя, - с усмешкой заметил Калигула.
Все, включая Клавдия, расхохотались над грубой шуткой императора. Смолчал только Калисто, который почувствовал, что прозвучавшие слова задевают честь и достоинство его избранницы.
Мессалина покраснела, но тут же справилась с собой и, маскируя ярость принужденной улыбкой, беззаботно ответила:
- Увы, я думаю, что подобным недугом в Риме сейчас страдают все отцы семейств.
- Исключая меня, - язвительно добавил Калигула.
- Может быть, - не успокаивалась Мессалина.
- Без «может быть», тетушка, - грозно протянул император.
- Но, уверяю вас, у меня вовсе не болит голова, - вдруг попытался вставить слово Клавдий.
Все гости дружно рассмеялись над его безуспешными стараниями выглядеть трезвым.
- А также без обид, тетушка Мессалина, - сказал Калигула. Ненароком опрокинув свое ложе, он поднялся на ноги, чтобы поцеловать руку Клавдиевой жены.
- Ну что ты! - ответила она, уже полностью овладев собой и улыбаясь самой обворожительной из своих улыбок. - Обиды между нами? Неужели ты подумал, что я могу обидеться на божественного Августа, своего повелителя?
И, коснувшись рукой его плеча, добавила:
- Ты не будешь против, если я поцелую Ливию Августу?
- Прошу тебя, ты доставишь удовольствие и мне, и ей.
Увидев приближающуюся к ней Мессалину, юная императрица встала и, искренне тронутая, простодушно пошла ей навстречу.
- Итак, Августа, со вчерашнего вечера ты стала моей племянницей! - произнесла Мессалина, ласково взяв ее за руки.
- Да, и наше родство я сочту за огромную удачу, особенно если ты хоть немного полюбишь меня.
- Я тебя люблю, и всегда буду любить тебя.
С этими словами Мессалина поцеловала Ливию в губы, а та от чистого сердца обняла свою новую тетю. И Клавдий с супругой покинули триклиний дворца. На улице полусонный историк этрусков пробормотал:
- До чего же странный у меня пле… племянник… этот божественный Цезарь! Он заставляет меня жаловаться на головную боль, когда, во имя Геркулеса, у меня ничего не болит!
- Твой племянник подлец, - тихо, но твердо произнесла Мессалина. - Если бы не добродетели его матери, Августы, то я бы подумала, что он не сын Германика.
- Как ты смеешь! - охваченный гневом и страхом, вскричал Клавдий. С силой сжав локоть супруги, он жалобно прошептал:
- Ты вынуждаешь меня донести на тебя!
