Сохранившийся фрагмент, дата неизвестнаКамень, и пепел, и холодная тьма.
Дауд озирается. Он чует ржавчину и порчу. Он чувствует металл и острый кислый привкус электричества.
Он стоит на скале, серой, темной и древней. Седые облака кружатся над ним в бесконечной пустоте, что окружает его, окружает все. Это нигде, не какое-то конкретное место.
Это Бездна.
– Скажи мне, Дауд, ты правда думал, что все будет так? Правда думал, что твоя история кончится этим?
Дауд оборачивается и смотрит на него – молодого человека с короткими темными волосами и маленькими черными глазами. Молодой человек стоит, сложив руки, спиной к растущему свету, словно в раннем утреннем рассвете. Только в Бездне нет солнца, нет утра, а свет холодный, яркий и синий.
Чужой смотрит на Дауда с непроницаемым выражением, потом начинает двигаться и кружит вокруг Дауда, как художник кружит вокруг мольберта.
Дауд стоит, наблюдает. Молчит.
– Думаешь, ты один, Дауд? Думаешь, ты единственный, кому больно? Бегство от прошлого, которое ты не можешь забыть, огонь злых деяний в твоем разуме – огонь, который, как бы ты ни старался, тебе не затушить до конца. Угли навсегда останутся в тебе, будут гореть в вечной ночи твоего существа.
Дауд сжимает кулаки. Он сдвигается с места, идет по кругу вслед за Чужим, не сбавляя шагу.
– Я наблюдал за миром четыре тысячи лет, – произносит Чужой. – Можешь ли ты хотя бы представить такой срок? Если бы мог, ты бы сошел с ума.
Дауд поднимает подбородок и говорит:
– Так вот почему ты все это делаешь?
Чужой останавливается и смотрит на Дауда, крепко прижав руки к телу, пока в его черных глазах отражается оранжевый свет из давних времен. Он склоняет голову.
– Возможно, я тебя недооценил.
Дауд делает шаг к чудовищу, к источнику таких неурядиц, таких садистских поступков. Но тут камни Бездны сдвигаются, архитектура пустоты меняется – и Чужой стоит очень далеко на глыбе, парящей в черно-синем пространстве.
– Ты зовешь себя Чужим, – говорит Дауд, – но это же неправда, так ведь? Ты не наблюдаешь со стороны. Ты не чужой. Ты во все вмешиваешься.
Дауд поднимает руку, показывая тыльную сторону ладони. На его коже полыхает синим и белым метка.
Дауду кажется, что Чужой вздрагивает, но он не уверен.
– Сколько нас было? Скольких ты клеймил своей меткой? Сколько стали твоими орудиями – твоей собственностью? Сколько делали за тебя твою работу, влияли на мир ради твоей потехи? Сколько жили и умерли за тебя?
– Ты все еще не понимаешь.
Дауд делает еще шаг. Руку он не опускает.
– Ради чего? Скажи хотя бы это. Чего ты хочешь – чего ты на самом деле хочешь?
Чужой снова склоняет голову, и вдруг он здесь – прямо перед Даудом, на расстоянии вытянутой руки.
– Знаешь, ты всегда был одним из моих любимчиков, – говорит он и снова начинает шагать по кругу. – Ты прав. Их было много – столько имен, столько жизней. Но жизней таких коротких, трепещущих, как умирающее пламя; вы уходите еще до того, как осознаете, какой малый срок вам отведен.
Он оборачивается и подходит к Дауду, который чувствует, как взгляд черных глаз Чужого буравит его.
– Но ты, Дауд, ты был другим. Я думал, что даже тем самым. Но, возможно, я ошибался. Это сомнительно, но возможно. Полагаю, за четыре тысячелетия возможно все.
Дауд стискивает зубы. Вдыхает через нос – нереальный воздух в нереальном месте. Чувствует, как метка светится на коже.
Глаза Чужого вспыхивают, его выражение снова меняется.
На этот раз Дауд уверен.
Чужой боится.
Боится его.
– Ты не ошибался, – говорит Дауд, и теперь Чужой хмурится, и начинает дергаться, словно хочет отступить на шаг, прежде чем передумывает и остается на месте.
– Я тот самый, – говорит Дауд. – Тот самый, кто тебя убьет. В этом я уверен.
Чужой отворачивается от Дауда.
– Дауд, Клинок Дануолла, один из величайших убийц своего века. Правда, я умру, но не от твоей руки.
Дауд разминает шею.
– Мы еще посмотрим.
Он бросается вперед, раскинув руки, из глубины его груди вырывается рык.
Чужой съеживается, запинается.
Дауд падает.
Он видит свет.
Синий свет, сияющий, яркий, как встающее солнце, яркий, как…
Дауд упал на пол с тяжелым стуком и проснулся. Открыл глаза, мигая из-за света лампы рядом, потом перекатился на бок, ткнувшись в красный кожаный диван.
Сон. Всего лишь сон, не больше.
Он снова перекатился, нащупывая опору, чтобы подняться. В окнах странного дома темно – снова спустилась ночь.
Сколько же я проспал?
Дауд потер шею правой рукой. Рука затекла, но не болела – черные линии остались на месте, но стали слабее. И чувствовал он себя лучше – все еще усталым, но уже не настолько.
Повернувшись, он заметил, как что-то блеснуло на диване – осколок черного зеркала. С его ракурса на полу осколок должен был отражать странный сегментированный потолок, но Дауд видел только серые облака, бегущие по черному простору пустоты.
Он поднял взгляд, но потолок был на месте, нетронутый. Снова взглянул в зеркало, но образ – образ Бездны – пропал. Зеркало снова стало просто зеркалом.
Дауд подтянулся на диван и утонул в мягкой коже.
Закрыл глаза.
Уснул.
Когда Дауд снова проснулся, все еще было темно. Это та же ночь? Он не мог понять.
Дауд опустил ноги на пол, затем оттолкнулся от дивана. Постоял миг, прислушиваясь к себе, оценивая текущее состояние. Все затекло, но боли или дискомфорта не чувствовалось. Только гложущая усталость – ничего больше, но достаточно, чтобы напомнить, что теперь он отмечен по-новому.
