В 1248 г. Дункан Аргайлский, вассал и Александра, и Хакона, умер, оставив свои обширные владения сыну Эвену, которого один его английский современник называет «храбрым и изящнейшим воином» (miles strenuus et elegantissimus). Александр II поддался искушению совершить единственный неправедный поступок за все свое царствование. Он попытался склонить Эвана принести ему вассальную клятву не только за Аргайл, но и за Южные Острова. Эвен отвечал, что он уже принес ом-маж за Южные Острова Хакону, и услышал в ответ, что никто не может служить двум господам. Эвен заявил, что это вполне возможно, если господа находятся в мире друг с другом, как Александр и Хакон, и когда король не пожелал слышать никаких оправданий, предложил отказаться от своих норвежских фьефов. Александр, желавший присоединить их к Шотландии, не согласился на такое решение вопроса. В 1249 г. он собрал флот и повел его вверх вдоль Западного Побережья к Ферт-оф-Лорну. Эвен не захотел ни сдаваться, ни сражаться против своего сюзерена и бежал на остров Льюис… и военные действия прекратились, ибо в то время пока флот все еще находился в Ферт-оф-Лорне, короля поразила смертельная лихорадка. Его высадили на острове Керрера, подобный длинному облаку в устье Ферта, и там 8 июля он скончался.
Александру II было чуть больше пятидесяти лет. Его смерть вновь отдала Шотландию во власть несовершеннолетнего правителя, так как его сыну совсем недавно исполнилось всего 8 лет. Однако этот ребенок тут же наследовал престол, не столкнувшись ни с какими препятствиями, а его отец навел в государственных делах такой образцовый порядок, что, несмотря на серьезные опасности, машина государственного управления работала как хорошо отлаженный механизм, пока Александр III не достиг зрелости и не смог взять управление страной в свои руки. Без помех (хотя на первых порах и без каких-либо скачков) продолжился экономический и социальный прогресс, которым ознаменовалось царствование Александра II.
Александра III привезли на церемонию коронации в Скон. Возник спор. Шотландцев уже беспокоила череда несовершеннолетних королей, которая еще долгое время будет характерной чертой шотландской истории. Некоторые утверждали, что король не может быть коронован, пока он не посвящен в рыцарский сан; возможно, чести посвятить короля в рыцари добивался Алан Дорвард, юстициарий и супруг внебрачной дочери покойного короля. Уолтер Комин, ярл Ментейта, представитель очень могущественного норманнского рода[91], отверг это возражение, и епископ Сент-Эндрюса препоясал мальчика королевским мечом, произнеся за него королевскую клятву, переводя ее с латыни на французский, чтобы Александр III мог понять каждое слово. Затем торжественная процессия двинулась к аббатству Керк, туда, где под большим крестом на церковном дворе стоял Священный Камень, покрытый шелком и золотом, — тот самый камень, который в стародавние времена Фергус привез из Ирландии. На нем Александр III был возведен на престол со всеми обрядами, которые соблюдались при коронации его предшественников за семь предыдущих столетий. Лорды принесли ему вассальную клятву, и древний шен-нахи (хранитель истории и генеалогий) в красном одеянии прочитал по-гэльски длинную родословную короля, потомка Альпина в четырнадцатом колене, затем старик дошел до Фергуса мак Эрка, жившего приблизительно за 800 лет до этого времени… и далее, пробиваясь через несметную толпу предков, добрался до принцессы Скоты, дочери Фараона, и ее супруга Гатула, сына Кекропа.
Раскол на коронации оказался предвестником будущих трагических событий. В тридцатисемилетнем правлении нового короля самым ярким образом проявились три процесса: с одной стороны, мы наблюдаем непрерывное продолжение, несмотря на различные помехи, прогресса и процветания и окончательное завершение консолидации, собирание под властью короны всех земель, ныне составляющих территорию Шотландии, за исключением Северных Островов. Однако, с другой стороны, именно тогда впервые начала просматриваться опасность, позднее ставшая настоящим бичом шотландской истории. Мы имеем в виду возникновение среди вельмож королевства двух партий, одна из которых ориентировалась на чужеземные силы. С этого момента мы можем говорить о национальной и проанглийской партиях. В самом формировании этих направлений отразился фундаментальный раскол, который отныне будет задавать тон всей будущей шотландской политике. Последняя партия всегда составляла меньшинство, но это меньшинство во все времена поддерживало союз с Англией, население которой было в 5–8 раз больше населения Шотландии. Позиции Англии были очень сильны ввиду открытой границы между двумя странами, а главным принципом ее политики с самого момента возникновения стал лозунг, гласивший, что тем или иным образом Шотландия должна быть уничтожена. Несомненно, существовали абстрактные логические предпосылки для объединения двух стран в одно государство: каждое из них было некогда создано из нескольких государственных образований. Однако в политике логика ценится меньше, чем психология, а с психологической точки зрения время для такого объединения было давно упущено. При потомках Малькольма III Шотландия стала единым национальным государством. При Плантагенетах тот же процесс завершился и в Англии. Все еще сохранялась возможность объединения обеих стран в федерацию под властью одной короны, ибо отношения между ними становились все более и более теплыми и дружественными и в тесном союзе виделись очевидные выгоды. Со временем, если бы объединение состоялось мирным путем до Трехсотлетней войны, могло бы произойти даже полное слияние без какого-либо ущерба для обеих сторон. Однако вследствие жадности и жестокости Эдуарда I такая возможность улетучилась как дым. Никогда столь ярко не проявлялось бессилие политики силы. К 1500 г., хотя интриги с англичанами оставались обычной уловкой вероломной знати, обе страны отстояли дальше друг от друга, чем в 1200-х или даже 1300-х гг. Их разделяли не только память о долгих и жестоких нападениях, с одной стороны, и сознание несмываемого позора, порожденного постоянной и безуспешной агрессией, с другой, — в разных направлениях развивались и национальные культуры. В XII в. Англия была страной, в гораздо большей степени ориентировавшейся на континент, чем Шотландия, в XIII в. в этом отношении они по меньшей мере сравнялись. К 1500 г., после двух столетий гибельных и унизительных французских войн, Англия повернулась спиной к континенту и ограничила свой кругозор островами. Напротив, Шотландия по-прежнему являлась неотъемлемой частью Европы и ориентировалась на континент. Федерация под властью одной короны была все еще осуществимой, если бы для ее достижения использовались мирные методы (как это случилось позднее); и когда планы по образованию единого государства начали претворяться в жизнь, шотландцы делали все от них зависящее, чтобы этот процесс успешно завершился. Если бы после 1603 г. англичане подавили свои обиды на старые неудачи, если бы не начались вновь религиозные войны, уния вполне могла бы привести к счастливому итогу. Тем не менее, при создавшихся обстоятельствах политическое слияние, с последующим слиянием социальным, могло нанести только ущерб всему, что отличало Шотландию, включая многое из того, что составляло предмет гордости шотландского народа; и если Англии пришлось заплатить за свою настойчивость тем, что высшие должности в государственном аппарате заняли шотландцы, то для самой Шотландии результаты слияния оказались еще менее выгодными.
