Внутри павильона, состоящего из четырех помещений, я повел Накшидиль в комнату кресла, где она заняла свое место. Когда она удобно устроилась под балдахином, я вышел, зная, что к ней подойдет каждая женщина, поцелует руку и усядется ниже в соответствии со своим положением. Женщины будут ждать, пока мужчины не посетят Комнату мантии, после чего хранитель мантии пригласит их войти.
Я торопливо прошел мимо помещения для приемов и ожидавших высокопоставленных мужчин к специальному помещению, где хранились Священные реликвии. Здесь лежали личные вещи пророка Мухаммеда: два золотых меча, усыпанные драгоценностями, письмо, написанное его рукой на коже, личная печать, сломанный зуб, черный флаг, шестьдесят волосинок из его бороды, разложенных по инкрустированным драгоценностями коробочкам, отпечаток его ноги на камне и самый главный предмет — накидка, которую он подарил одному из своих приверженцев.
Я вошел, вдохнул запах ладана и огляделся: я впервые увидел знаменитые мозаичные стены. Под глазурью павлины казались такими голубыми, как ослепительное Мраморное море. Над мозаикой с куполообразного потолка свисали позолоченные лампы и красовались орнаменты, а в дальнем конце помещения я заметил новый фонтан, который Махмуд недавно велел установить. Перед ним стояли султан Махмуд и великий везир Алемдар.
Когда мы втроем заняли свои места перед серебряным балдахином, защищавшим Священную мантию, за занавесом певучим голосом начали читать Коран. Султан, одетый в красную накидку на меховой подкладке и в тюрбане с блестящей эгреткой, стоял в центре. Великий везир в высоком тюрбане расположился справа от него. Я, главный чернокожий евнух, встал слева.
Сверкая темными глазами, султан Махмуд выпятил широкую грудь и сильным голосом возгласил:
— Во имя Аллаха милостивого, милосердного, — и достал ключ, который был у него одного, чтобы открыть золотую коробку, где хранилась накидка. Отперев ее, он достал квадратный кусок вышитого атласа и развернул. Внутри находилась еще одна вышитая боча, а в ней — еще одна. Мы наблюдали, как он медленно разворачивает квадраты ткани до тех пор, пока не дошел до сороковой по счету бочи, в которой хранилась драгоценная накидка.
Мы все, облаченные в красивые одеяния, стояли и ждали, когда перед нашими глазами предстанет мантия, которую носил пророк. Я затаил дыхание, когда султан достал ее и показал нам непрочную ткань. Какое разочарование! Если признаться честно, я ожидал увидеть вещь, сотканную из золота и серебра, но вместо этого мы увидели небольших размеров черную, изношенную накидку на разодранной подкладке из некрашеной шерсти. Кроме широких рукавов, эта накидка больше ничем не выделялась. Тем не менее она воспринималась как святая святых, и меня, как и остальных, переполняли чувства. Человек, являвшийся хранителем этого помещения, коснулся накидки маленьким кусочком вышитой льняной ткани, и султан поцеловал ее. Мы с великим везиром последовали его примеру.
Затем вошли высокопоставленные лица — улемы, везиры и другие важные чиновники — каждый из них почтительно кланялся султану, касаясь земли правой рукой, затем поднимал голову и касался рукой сердца и лба. После этого он получал кусочек вышитой льняной ткани, которая коснулась накидки, и, после того как приложил ее к своей голове, отступал назад и присоединялся к остальным.
Мы стояли много часов, пока люди вериницей проходили мимо накидки, и, хотя я старался сосредоточиться на чем-то, пение из глубины помещения путало мои мысли. Я думал об этой Священной мантии, улемах, их возможном сговоре с Айшой и янычарами. Что затевала Айша — эта мысль не давала мне покоя. Я почти ничего не слышал о ней с тех пор, как ее отправили в Старый дворец. Неужели она соблюдает свое обещание хранить верность султану? Или она все еще плетет заговоры за нашими спинами?
Мимо мантии прошел последний мужчина, и теперь одна за другой начали входить женщины. Они целовали одеяния султана и кусок вышитой льняной ткани, соприкоснувшейся со Священной мантией, клали ее себе на голову и отступали, занимая почтительную позу со скрещенными на груди руками. Затем вошла валиде-султана, нежно поцеловала руку повелителя, затем символический кусок накидки, осторожно положила его на голову, повернулась и повела женщин к выходу. Наконец султан снова завернул накидку в бочи, положил все в золотую коробку и вернул ее под серебряный балдахин.
Когда наша процессия стала возвращаться в гарем, я долго смотрел на фалангу янычар, охранявших Священные реликвии. Меня поразила мысль, что физическая близость этих солдат к вещам пророка символизирует их союз с улемами. Вдруг я вспомнил молитву, произнесенную Накшидиль на латинском языке: «Да будет султан избавлен от гнева янычар, от соперничающих везиров и злобных улемов». Я вздохнул, почувствовав облегчение оттого, что в мой первый официальный священный день все прошло гладко.
22
Бух! Бух! Бух! Три раза выстрелили пушки дворца Топкапы, возвещая о рождении младенца. Конечно, мы все рассчитывали на семь залпов, но оставалось лишь надеяться, что рождение мальчика ждет нас впереди. Бух! Бух! Бух! В тот день выстрелы раздались еще пять раз. Можете вообразить нашу радость, ведь уже прошло девятнадцать лет, как у султанов не рождались дети.
Суматоха началась во вторник, спустя девять месяцев после того дня, как Фатиму отослали к Махмуду. Как только она сказала, что у нее начались боли и по ее ногам потекли струйки, я позвал повивальную бабку, и, когда она явилась к Фатиме, та сообщила, что боли настоящие и нам следует доставить сюда кресло роженицы. Фатима устроилась своим округлым телом на кресле с вырезом спереди, спинкой с высокими спицами и подлокотниками, соответствовавшими ее габаритам.
Почти тут же пришла валиде-султана в сопровождении нескольких женщин из гарема. Следом за ними шел дворцовый карлик, готовясь позабавить всех, и музыканты, собираясь продемонстрировать свое искусство. Накшидиль настояла на том, чтобы они наравне с турецкими мелодиями сыграли Генделя[91] и Баха, что поможет будущему ребенку приобщиться к двум культурам.
Сначала боли у Фатимы были недолгими и случались с большими промежутками, и, пока она восседала на своем жестком кресле, женщины, скрестив ноги, расположились на полу, диванах и пытались успокоить ее забавными историями. Фатима смеялась, когда те подражали девочкам гарема или дразнили друг друга, а когда начинались родовые схватки, она поднимала руку, прося их умолкнуть. Спустя некоторое время боли усилились, и каждый раз, когда у Фатимы начинались судороги, я видел по выражению лица Накшидиль, что та переживает за нее. Когда схватки стали продолжительнее и следовали одна за другой, одна из женщин вымыла Фатиме лицо тканью, смоченной в розовой воде, а другая помассировала ей спину и все уговаривали ее сильнее тужиться.
Наконец повивальная бабка опустила взор и заявила, что видит головку младенца. Фатима пронзительно завопила и стала тужиться изо всех сил. Мы все произнесли: «Аллах велик!» Фатима снова пронзительно закричала. Затем раздался еще один крик, Фатима напряглась, и, о чудо из чудес, появился драгоценный младенец. Все тут же произнесли фразу «Во имя Аллаха милостивого, милосердного» и слова, с которых начинается любая молитва: «Свидетельствую, что не буду поклоняться иному божеству, кроме Аллаха». После этого повивальная бабка вымыла младенца и отрезала пуповину. «Да будет у нее красивый голос!» — произнесла она и окропила малышку семенами сладкого укропа.
