«А здорово будет нам всем втроем пообщаться, — подумал Андрюха. — Обязательно скажу ему, что Катька умная, как его Ирэн Адлер, а то и умнее!».
Ага, вон и Тауэр между домами видно… Только почему-то без ворон сегодня. Попрятались, наверно. На погоду, что ли? Так погода вроде бы прекрасная. А вон и красавец Вестминстер виднеется. О, и флаг на Вестминстере висит. Да большой какой, просто огромный!
Странный какой-то флаг. Нехороший. Флаг красный, на нем круг белый, а в белом круге черный паук.
Катька напряглась, и Андрюха понял, что флаг она тоже заметила.
— Да ерунда, Катька, это, наверно, карнавал у них какой-то. Этот… как его… Хэллоуин. Принято дурачиться, и дома украшать, и еще переодеваться…
— По-разному, — ответила Катька.
— Что? — не понял Андрюха.
— По-разному на всякие эти Хэллоуины дома украшают, Андрюха. Кому что в голову придет, то и лепят. Не бывает, чтобы все люди дурачились одинаково. А здесь… Вон смотри, штука какая чудна́я торчит, — она указала куда-то на небо, за спину Андрюхе.
Он обернулся и увидел на горизонте в противоположной от Вестминстера стороне угольно-черную башню в виде сильно вытянутой кверху пирамиды. Над башней развевался огромный красный флаг с пауком.
— А вот и твой двести двадцать первый.
Еще только увидев дом, Андрюха окончательно понял, что что-то с Лондоном не так, и очень сильно не так. В наружную стену дома Шерлока Холмса на высоте метров четырех был перпендикулярно стене вделан стальной штырь. Он торчал на улицу, над тротуаром, и с него свисал кроваво-красный флаг с белым кругом, а в белом круге был нарисован черный восьминогий паук.
Путешественники подошли поближе.
Флаг был, конечно, поменьше тех, что развевались над Вестминстером и над черной пирамидой, но висел прямо над Андрюхиной и Катькиной головой, и они могли рассмотреть того, кто на нем изображен, во всех подробностях. От всех шести его красных налитых адской злобой глаз и до тщательно прорисованных волосков на ножках.
Андрюха оторвал взгляд от непонятного флага и увидел знакомую темно-коричневую дубовую дверь. В прошлый раз она сияла всеми своими начищенными бронзовыми деталями и запомнилась ему какой-то особенной старомодной доброй солидностью. Сейчас же была изрядно обшарпанной и грязной. Красивой бронзовой ручки в виде головы льва не было и в помине, вместо нее стояла копеечная пластмассовая. Но дверь была та же, сомнений нет.
Сейчас на ней висела белая жестяная табличка. На ней было черной краской крупно написано:
И ниже от руки, но точно той же черной масляной краской от руки приписано помельче:
— Андрюха, а что это значит? — спросила Катька. Она была необыкновенно серьезной.
— Текст ты и сама понимаешь, — прошептал ей в ответ Андрюха. — «Назови нам только имя, но не рассказывай историю». Но что это значит — понятия не имею, Катька.
Андрюхе вдруг показалось, что он заметил еще что-то важное. Запах.
Та добрая старая Англия все время пахла чем-то приятным. Цветами из цветочных лавок, которые были на каждом шагу. Крепким чаем, очень хорошим, лучших сортов — правильный чай, оказывается, пахнет, как дорогие духи, нежно и сильно. И еще — он вспомнил, как вся Бейкер-стрит, улица Пекарей, вкусно пахла свежим хлебом, а дом 221-В, где хозяйничала добрая миссис Хадсон, весь был пропитан ароматом ванили и свежих сливок.
Сейчас ничего этого не было. Запах был, но какой-то очень странный.
— Здесь не пахнет ничем хорошим, — он и не заметил, как произнес эти слова вслух.
— Да, и я его чувствую, — откликнулась Катька. — Противный запах вареной капусты. Как будто в каждой квартире варят один и тот же надоевший невкусный суп. Он не то что противный, а… нудный какой-то. Скучный такой запашок. Запах нищеты.
Вдруг Андрюха услышал мерные удары. Ритм.
Раз-два, раз-два…
Похоже на марширующую колонну, что ли. Удары кованых сапог об асфальт. Звук усиливался.
— Сюда идут, — сказала Катька.
Через несколько секунд из-за угла на пустынную и тихую Бейкер-стрит вышла марширующая колонна. Все были в одинаковой униформе, цвет которой Андрюха определил бы как «Между серым и черным». Лица людей были худые, напряженные и злые. За спиной у каждого вместо винтовки черенком кверху торчала лопата. Людей было немного, человек пятьдесят, но вымуштрованы они были отлично, так что удары, гулко отражаясь от стен, казалось, разносились над половиной города. Только сейчас Андрюха обратил внимание, что все до единого окна всех домов плотно закрыты, и еще — ни одного горшка с цветами ни на одном подоконнике.
Впереди колонны шагал кто-то вроде офицера — мужчина в точно такой же серо-черной робе, как на остальных, и с точно таким же злым и напряженным лицом, но без лопаты за спиной. На правом его рукаве была ярко-красная повязка с пауком в белом круге.
Когда от марширующих до изумленных путешественников оставалось с десяток метров, командир колонны вдруг заорал, не поворачивая головы:
— Ignorance!
И вся колонна, как один человек, прокричала в ответ:
— …Is wisdom!
Раз-два, раз-два… И следующий визгливый крик на пределе голосовых связок, и гулкий рев из пяти десятков глоток в ответ:
— Slavery!!
—…Is liberty!
Раз-два, раз-два…
— Реасе!!!
— …Is war!
— Андрюха, что они кричат? — прошептала на ухо Катька. — То, что мне слышится?
— Да, Катька. Хорошо хоть, слух нам обоим пока что не изменяет. Невежество есть мудрость, рабство есть свобода, мир есть война. Мы с тобой, случайно, не спим, а? Пора нам друг друга ущипнуть, Катька, да покрепче.
Офицер явно заметил Андрюху с Катькой, в растерянности стоящих на тротуаре. Когда колонна с ними поравнялась, человек в темно-сером сделал быстрое движение правой рукой, коснувшись ею своей рубашки где-то в левой стороне груди, и через мгновение резко выбросил руку вперед и вверх.
— From heart to sun! Morry rise!
«От сердца к солнцу, Морри… — зашептала Катька. — Андрюх, я забыла, что такое “rise”».
— «Райз»? Подъем, движение кверху, повышение, восход, рассвет, — на автомате ответил Андрюха.
