Кроме того, особенно в поздней латыни, была возможна инверсия semper, что позволяет прочитать одно и то же выражение как самыми отважными являются всегда те… равно как и самыми отважными являются те, кто всегда…
Эта фраза если и стала любимой поговоркой Аттилы, то несомненно благодаря возможности двойной трактовки. Она подходила ему в любых условиях: самыми отважными всегда являются те, которые первыми начинают войну — эффект внезапности, и самыми отважными являются те, которые всегда бросаются в бой — это значит, что лучше напасть самому, чем ждать, что нападут на тебя.
Но всегда ли так хорошо быть «самым отважным»? Не значит ли это систематически идти на большой риск и подвергаться опасности?
Audaces fortuna juvat — удача смелых любит. Суеверный Аттила любил эту поговорку и считал ее истиной. Еще в Равенне, совершенствуясь в латыни, он читал Вергилия и хорошо запомнил его знаменитое изречение, впоследствии причисленное к народной мудрости в несколько искаженном варианте: Audentes fortuna juvat — фортуна благосклонна к отважным.
Воевать, нападать… Но снял же Аттила осаду с Парижа, даже не предприняв попытки штурма?
Какова бы ни была причина, которой пытаются объяснить его поведение, основным мотивом, похоже, являлось желание идти вперед, как можно дальше и как можно быстрее. Это означает нападать. Напасть первым и избежать неожиданного нападения. И когда Аэций подойдет — а это равносильно нападению, — его надо атаковать и отбросить за пределы Галлии. Итак, стоит поторопиться.
Аттила остался верен раз выбранному пути и отбыл в направлении Орлеана. Город мог быть сдан ему без боя: Сангибан как представитель римской власти сумел бы проникнуть в город и открыть ворота. Если бы это не удалось, войска аланов могли бы начать осаду в ожидании подхода гуннов. Затем Сангибан вернется к охране рубежей на Луаре, но уже в пользу Аттилы. Сам же император гуннов совершит бросок на юг, прижмет в подходящем месте вестготов и, перебив союзников римлян, отбросит назад легионы Аэция. Вот так выглядел превосходно разработанный план кампании.
К Сангибану поспешил Эсла. Этот великолепный наездник так лихо управлялся с конем, что успел вернуться, исполнив поручение, когда Аттила не добрался еще и до Фонтенбло. Все складывалось наилучшим образом. Эсла сам видел, как Сангибан с отборной частью своего войска направился к Орлеану. Но через несколько километров гуннов постигло жестокое разочарование.
Загнав коней, из Лиона прискакали трое разведчиков. Им удалось узнать из надежных источников, что Аэций уже в Арле! Больше им ничего не известно, и они не могут сказать, сколь многочисленно его войско.
Аэций в Арле!
Мечта рассыпалась в прах. Весь план кампании рухнул. Не осталось ни малейших надежд оттеснить римские легионы обратно в Альпы. Больше нельзя рассчитывать на уничтожение вестготов до столкновения с Аэцием. Никогда еще Аттила не был так обескуражен. Что делать? Вернее, что он может теперь сделать?
Вполне вероятно, что он думал об отступлении. Бросить все и отступить, а затем, чтоб дважды не ходить, отыграться на Марциане Константинопольском.
В Галлии ситуация безнадежна. Сказались последствия всех промахов, которые он совершил или не сумел предотвратить. Это и длительные осады на северо-востоке Галлии, и затянувшиеся грабежи и резня жителей, пьянство и продолжительные остановки, медлительность перегруппировок.
Свою лепту внесли и рейды, передышки для восстановления дисциплины, поиска новых целей и обдумывания плана дальнейших действий. Как он теперь сожалел о времени, потраченном под Мецем! А совершенно ненужное разорение Реймса! Быть может, прав был Орест в своей беспощадной жестокости, уничтожая всех и вся строго по плану и устанавливая лимиты времени на разоружение противника, насилия, убийства и поджоги!..
К счастью, рядом был Онегез. Онегез, ближайший друг, мудрый советник и холодный ум. Ни чрезмерного оптимизма, ни излишнего пессимизма, вечный прагматик. Храбрый, но не теряющий самообладания. Полностью свободен от предрассудков и суеверий. Убежден в цивилизаторской освободительной миссии гуннов. Верил в необходимость «третьей силы» в лице гуннов для обуздания происков обеих, Западной и Восточной, Римских империй.
Онегез посоветовал не впадать в отчаяние и не показывать даже малейшего беспокойства командирам и войскам. Война имеет свои превратности. В данном случае сложилась особенно тяжелая ситуация. Нужно найти выход, и для этого нужна лишь твердость и неустрашимость вождя. Только и всего. Так вперед, на Орлеан!
Увы! Увы! Аттила, решивший обмануть шпионов врага, сделав вид, что намерен встать лагерем в Монтагри, был сражен, не дойдя восьми километров до этой деревушки, еще одной ужасной новостью. Сангибан с сильным войском, как и планировалось, подошел к воротам Орлеана и объявил, что ему поручено укрепить оборону города и его когорты дождем стрел с крепостных стен посеют панику в рядах гуннов; а кроме того, он привез с собой запасы продовольствия на случай, если осада затянется, несмотря на храбрость его воинов.
И тут какой-то викарий, маленький смешной викарий, залез на стену и ответил, что ему-де надо посоветоваться с епископом и начальником гарнизона и что он очень скоро сообщит ему их решение. Через два часа он снова появился на стене и заявил, что Орлеан рад предложенной поддержке и аланы, несомненно, сумеют надежно прикрыть подступы к городу. Благодаря такой защите город станет воистину неприступным, и если, паче чаяния, аланам не удастся отбросить врага, Орлеан будет храбро сражаться и выдержит даже длительную осаду. Воинов в городе много, они храбры, как львы, запасов продовольствия вполне достаточно, так как все меры были приняты своевременно. О том, чтобы открыть ворота, не может быть и речи.
После безуспешных переговоров Сангибан был вынужден уйти, не осаждая города, так как это было бы нелепо и сделало бы невозможным впредь любое соглашение.
Еще одна утраченная иллюзия! Военная хитрость не удалась. Предстоял штурм города, более укрепленного, чем предполагалось, и его нужно было покорить любой ценой, чтобы избежать неприятных сюрпризов в тылу.
Вновь разочарованный Аттила приказывает войскам расположиться между Бон-ля-Роланд и Бельгардом.
Audaciores sunt semper qui inferunt bellum…
Но Аттила медлил, и на сцену снова вышел Онегез.
«Кто знает, — сказал он, — где сейчас могут быть разведчики Аэция? Отступиться сейчас от намеченных планов — значит капитулировать. Народы Галлии утратят веру в гений Аттилы, освободителя и победителя. Все усилия, все достигнутые успехи пойдут прахом. Орлеан не открыл ворота, значит, надо взять его штурмом, только и всего. Но взять его надо быстро, пока Аэций не пришел на помощь его защитникам».
Епископ Орлеана Аниан был скромным человеком, которого все любили и почитали. Он правил городом, неизменно соблюдая справедливость, защищая больных и терпящих нужду. Он ввел — или восстановил — обычай бесплатной раздачи обедов нуждающимся. Родился он во Вьене, в провинции Дофине, около 395 года, и был ровесником Аттилы. По происхождению он был галлом. Прежде чем стать священником, Аниан изучал архитектуру. Став по воле народа епископом, он улучшил городские укрепления и наладил в городе сторожевую службу. Аниан состоял в переписке с известными деятелями своего времени, в частности, с Аэцием и Германом Оксерским. Он не пользовался благосклонностью императора, так как в бытность свою в Риме открыто осудил Валентиниана III за его бесчинства. Административная власть Аниана распространялась только на город с предместьями, но его власть епископа — на всю округу. Диоцез доставлял ему немало хлопот, поскольку в него входили крупные поместья, где было нелегко установить дорогие ему принципы справедливости и благотворительности, деревни вольных крестьян, которые вечно находились под двойным гнетом разбойных шаек аланов и крупных землевладельцев, и, наконец, поселения багаудов. Репутация святого помогала Аниану поддерживать добрые отношения со всеми. Вся разношерстная паства считала его своим общим духовным наставником и видела в нем посланца неба.
