«К рыбе, купленной в магазине, относишься как к еде. Пойманная самим рыба вызывает другие чувства», – подумал вдруг.
Звонок майора настиг его около подъезда.
– Корррреспондент? Ну что ж ты, осрамил меня на всю страну! На весь военный округ, перед личным составом… коррреспондент! – скрипел, как стриж, буквой «р» недовольный майор.
– В смысле?
– Теперь до дембеля будут говорить, что у меня голова деревянная! – сказал тот с досадой.
– А… вы про это! – засмеялся Андрей и тотчас пожалел о том, что засмеялся. – А по-моему, всё получилось замечательно! Вы – настоящий герой, очень скромный, но герой.
– Вот – про это самое… сынок! Надо было на полигоне устранить эту вредную подсказку. Э-эх, старый чудак на букву «му», зарапортовался, не проконтролировал!
– Это такой приём… Живинку внести в репортаж. Знаете, когда говорят дежурными фразами – скучно и неинтересно, а тут – нормальные люди, рассказывают другим нормальным людям, нормальным языком. Всё как в жизни, без шпаргалок, срежиссированных речёвок.
Майор что-то говорил, вздыхал, был явно расстроен. Андрей не хотел его терять – в будущем он мог пригодиться. Поэтому откладывать примирение в долгий ящик не стоило.
Усталый, он стоял у двери, тяжёлый пакет оттягивал руку, хотелось домой, и надо было заканчивать затянувшийся разговор. Смотрел на кодовый замок, отмечая машинально, как он исцарапан. Пакет слегка разошёлся, слизь бурела сукровицей, просачивалась наружу тонкой струйкой, портила настроение.
Появилось желание отключить мобильник и перешагнуть порог квартиры.
– С меня поллитра, майор! – сказал вдруг. – Давайте на следующей неделе созвонимся, встретимся. И устаканим этот вопрос! Ну не гнать же в эфир опровержение, после такого… боевого репортажа!
Майор опять повздыхал.
– И четыре пива – в шесть рядов!
– Наутро! – предложил Андрей.
– Чёрт молчаливый! Любого уговоришь, – пробурчал майор и с неохотой согласился.
Рыбина лежала на доске, пахла рекой, но тайны в ней не было. Андрей гладил её, трогал обвисшее, мягкое брюшко, разглядывал с любопытством. Жёлтая, рябенькая тёмно-коричневыми пестринками, должно быть, маскировка, «камуфляжка» под речное дно, длинный плавник от середины к хвосту, понизу и сверху, глаза серо-синие, замутнённые гибелью, крупные, как пуговицы на пальто. Хвост скруглённый, узкой лопаточкой. Морда острая, стремительная, пасть хищника. Палец в пасть сунул – зубы опасные, мелкие, частые и цеплючие. Оцарапался немного.
Печень и впрямь оказалась большой, непропорциональной телу, бело-розовой и мягкой.
– Так её разглядываешь, словно сам только что поймал, – засмеялась Алёна, – рыбу твоей мечты!
– Да. Рыба-мечт. Знаешь, у неё должна быть голубая икра. Только вот ушла – рыба! Представляешь, когда-то давно, в детстве, сорвалась. Скользкая очень, в руках не смог удержать. Так и преследовала меня всю жизнь! Глаза закрою – и вот она, скользит, исчезает среди бликов, уходит… уходит на глубину.
Он попытался вспомнить свои ощущения тогда, на реке, но уже без страха, скорее, с внутренним любопытством, и сейчас вновь удивился тому, что сразу не распознал рыбу в магазине. Впрочем, и видел-то её в детстве коротко, какие-то мгновения, да и разглядывать особенно было некогда – рыба рвалась домой, в реку.
«Как беден мой язык! А мне ведь, как и майору, – книжку некогда прочитать. Лежит на тумбочке у кровати, открою – и сразу спать. Откуда взяться новым словам? Одни и те же слова… годами», – подумал Андрей, растираясь в ванной полотенцем.
Пока принимал душ, Алёна запекла налима в духовке под белым соусом, поджарила на сливочном масле печень, овощи – до лёгкой корочки. Приборы на столе, салфетки, вилки серебряные. Маленький праздник.
Встретила его с улыбкой. Он заметил светлую блузку, джинсы, макияж, ему стало приятно, и он тоже улыбнулся.
Андрей вернулся в ванную, снял халат и тоже переоделся в джинсы и светло-фиолетовую байковую рубашку в клеточку.
Они сидели на кухне, друг напротив друга, у раскрытого окна. Вечер – тихий и тёплый. Он наполнил фужеры до половины. Терпкий аромат белого вина разбудил аппетит. Андрей понял, что очень голоден.
Печень и впрямь оказалась вкусной, нежной. Чем-то напоминала тресковую, но свежая, речная. Молчали. Громко тикали часы на стене. Горела свеча.
Потом ели мороженое с ромом. Любимое с детства мороженое Андрея – шоколадное. И это было важно для него сейчас.
«Ром – аромат. Хорошая игра слов. Что поделывает майор? Защитник Отечества! «Сапёры ходят медленно, но лучше их не обгонять» – шутка гвардии майора. Он уже спит, должно быть. Можно ли привыкнуть к смерти – рядом, ежедневно, ожидая вызова? Другие вызовы, разные вызовы. И всегда одно и то же – приглашение на смерть! Смертельная игра. И он – один-одинёшенек в своём одиночестве. Опять тавтология. Трудно идут сегодня слова. Не рождаются. Нет, не так – рождаются с трудом. Что-то мешает их складывать легко, ловко и привычно. Устал сегодня. Такой длинный день. День выпотрошил меня, как налима. Занятная фраза».
– Сегодня ты меня не видишь в упор, – тихо сказала Алёна, потёрла пальцем край фужера, – не замечаешь, а я сижу напротив. А-у-у!
Пламя свечи прилегло, неуверенно поколебалось, почти успокоилось. Они смотрели на него заворожённо.
Послышался тонкий звук, как тогда в окопе. Возник вроде бы из ничего, зазвенел и поплыл из-под тонких пальцев Алёны.
Заполнил собой пространство маленькой кухни, встревожил. Растворился в заоконном полумраке и вновь проявился – плавно, словно выплывал мягко из самой середины пустоты – хрустального колокольчика фужера.
Прозрачный колокольчик без языка.
Андрей вздрогнул, отвлёкся от своих мыслей.
– Ты есть, ты со мной. Поэтому я позволяю себе задуматься.
Неожиданно заговорил, всё более волнуясь:
– Там, на полигоне, в окопе… голову поднял – бруствер, каждую травинку увидел, солнце вовсю, ослепило – смотреть больно. Потом взрыв, раскаты, солнце качнулось, накренилось куда-то вправо, запах свежей земли, раскрытой земли, распахнутой, как рана на теле. Дышишь полной грудью, в ней прохлада, страшное что-то скрыто, и надышаться не можешь. А ничто ведь не угрожало, я спрятался в крепком окопе. Представил – смерть, несётся, вот она – у левого соска… воет, летит. Куда? К кому? В кого – в соседа, в тебя, солдата, ребёнка? Из ствола, из миномёта, самолёта? Смерть летит шальная, без разбора. Вот она – перед тобой. Дура ненасытная. Неуправляемая, как автомобиль на скользкой дороге, мчится жутко… на огромной скорости. И ты это понимаешь мозгом, он говорит – стой, там смерть, а ничего не можешь прямо сейчас изменить, заслониться от этого ужаса. И надо встать, пойти… в атаку. Что надо себе сказать – такое, чтобы встать вот так, в полный рост, встать и бежать, бежать навстречу собственной смерти. Заставить своё тело, деревянное, непослушное от страха – гнать, и снова бежать, бежать… себя заставить – бежать, может быть, в последний раз, перебирать не своими ногами… задыхаться от бега. И так хочется жить!
