С огромных мониторов по всей Империи смотрело на всех нечто. Человеческое тело скрылось под сетчатыми, как у стрекозы, крыльями, превращаясь в черный сгусток. Затем он налился ещё раз кровью и лопнул на узорной плите, распустившись чёрным цветком. Человеческого тела больше не было.
Вверх от его лепестков поднялись тонкие стебли и, наконец, растаяли в воздухе…
Множество людей не смотрели теперь на мониторы, каждый из них упал на землю и начал читать молитву. И стар, и млад – каждый ждал.
Что они чувствуют, когда я прохожу мимо каждого? Я проникаю сквозь стены, сквозь слои вероятностей и пространств, к каждому подхожу и становлюсь им. Я читаю их судьбы как одно-единственное слово.
Все люди мира – всего лишь единственное слово, разное и вбирающее всю суть его. Вот и вся человеческая судьба.
Матьсындочьмужсвятнечистмонстрпалачжертва
гневбольхаоспечальстраданиеневинность
отпустиотпустиотпустияневиновенотпусти
Отпусти меня…
Бесконечный список слов, в котором кружу я в неведомом танце. Черными змеями оплетаю душу и проникаю вглубь. Улыбаясь или плача от отвращения.
Посреди площадей, посреди лесов и деревень, на пустырях и в помойных ямах – везде, люди в смиренном ожидании. Зачем бежать? От себя разве убежишь? Кто-то так и остается сидеть, а кто-то встает и направляется вдаль. Пустыми глазами смотрит на окружающих и идет прочь. На окраинах, подальше от людских глазах собираю я их, по горсточке, но теперь уже с грустью. А не с ненавистью.
Да. Раньше бы я ненавидела их и убила бы на месте, не задумываясь. Теперь же с каждым я одновременно веду беседу, сливая его сознание, очищая перед дальней дорогой.
Они такие не по своей вине, их такими создали мы сами. Общество. Но даже так они не имеют права на жизнь. Это порочный круг, их существование приведет к появлению таких же, как они.
Их треснутые, разрушенные и измученные души молят в глубине о смерти, зная, что это не конец.
Я накрываю их крылом, и они умирают, тонут в океане, чтобы когда-нибудь возродиться… падают обессиленными тушами наземь, кривятся в улыбке.
Это не конец, это только начало.
Я – глубина.
Чёрный цветок, насытившись, созревает и дает плод. Горячей и влажной, я валюсь из того, что когда-то было кровью на пол, измазанная чёрными разводами. И как только тело мое касается плиты, она разламывается и расходится в стороны, роняя меня в прохладные воды.
Камнем я падаю на дно бассейна, и над головой смыкаются золотые пластины.
В беспамятстве я делаю вдох, трансформируясь в нечто с жабрами, и засыпаю.
***
– Да мне плевать, кто ты ей! Мне сказано, не выпускать! – Кричал на Стефана бледный юноша по имени Юлиан. – Ваша Святейшая приказала, чтобы две недели её не тревожили!
Во дворце Императора не было паники. Мёртвых молча искали, выносили из различных мест, свозили на гравитационных площадках во двор. Из всех выжила лишь третья часть, остальные покончили с собой. Кто-то раньше Исхода из страха, кто-то по воле Святейшей.
– Я всего лишь хочу знать, что все в порядке! – Начал Стефан, выпуская когти, но тут же осекся и посмотрел в сторону Зала Пьедестала. Из него по одному выносили призраков, складывали в ряд их скрюченные тела. Но на лице каждого застыла умиротворенная улыбка.
И в одном из умерших, которого вынесли отдельно, на носилках, он узнал своего наставника, льорта Казари шерн Милоша.
– Но почему… – В неверии подбежал к нему Стефан, помогая людям уложить тело геммы в хрустальный гроб, приготовленный заранее.
Призраки будут сожжены вместе с остальными, а тело старейшего геммы отправится на Родину.
– Вы оставили нас… – Неразборчиво шептал Стефан на гарами, вложив в слова всю боль. Касаясь ещё теплых рук Казари, роняя слёзы на золотистую кожу. – Вы даже не сказали мне, что хотите оставить.
Из головы улетели все мысли о Святейшей, оставив место печали по ушедшему.
– Они странный народ, Император. – Поклонился Юлиан вошедшему повелителю, вступившему месяц назад на престол. – Но они мне нравятся…
– Я знаю, – буркнул в его сторону Цахес. – Сколько времени она пробудет там?
– Госпожа велела не будить её две недели. Она оплакивает мир, да?
Цахес кивнул и молча подошел к двери, запечатанной на недолгий срок. Погладил драгоценный металл, припал к нему всем телом. И вспомнил, как давным-давно ругался с другим своим сыном.
Это было после первого Исхода.
«Вы бросили умирать её! Вы низко пали в моих глазах! – кричал юноша лет пятнадцати на человека в императорских одеяниях. – Она просила опустить её в воду! Ты же видел, как она бьётся в агонии!!!
– Она мерзость! Она убила нашу мать, всех, кто был нам дорог! – мужчина взмахнул рукой, и двери в зал стали запечатывать. – Она должна ответить за все. Я… я ненавижу её! Стража!
Военные встрепенулись.
– Если кто решится помочь этой твари, убить без раздумий. Любого. Это мой приказ.
– Но, отец! – молил его сын, – Мы все виновны, все получаем по заслугам…
– Молчи, щенок, что ты понимаешь в жизни? – он ударил его со всей злостью. – Она всего лишь монстр!
Мальчик упал к его ногам от удара, разбитая губа ныла.
– Ты сам монстр! Ты уничтожил целый Материк во славу своего мира! Ты убил больше людей, чем она…»
Он лишь оттолкнул его ногой и вышел из зала. Чуть позже он узнал, что его сын был убит стражниками у бассейна, когда тот пытался оттащить Святейшую к воде. Он в неверии наблюдал, как тело сына плавало на воде лицом вниз, в розовых от крови волнах, а на дне его калачиком свернулась и дрожала от благодарности Она…
– Ты задумался, отец. – Шепотом у ног отозвал Юлиан обратно, в реальность. Его сын иногда обращался к нему открыто, на синтетическом языке, понятный лишь им двоим.
– А… ничего… Так, пустяки. Вспомнил кое-что.
– Отец, поступили данные о погибших. Чуть больше сотни тысяч.
Цахес улыбнулся.
– Так мало? Хотя она и не знает, но мир меняю вовсе не я. И никто другой. Все эти её слова про неприкосновенность политики и всё такое – пыль. А моё правление – лишь отзвук её дел.
– Ты это о чём? – Юлин смущенно замер в непонимании столь пафосной речи.
– Я про неё. Она меняет людей одним своим присутствием, сдерживает страхом перед смертью… Жаль, что она не может править нами. Из неё бы вышла более сильная правительница.
