Две пары ног, обутых в валенки, зашагали вслед за солдатами, а Илья остался охранять спящего в санях Редана. Дождавшись, когда стихнет скрип шагов по снегу, денщик вынул трубку, степенно набил её и с важным видом закурил. Трубку подарил Толстой-Американец, но курить при полковнике Илья не решался: хватало последнего нагоняя, когда ему, в подражание дядьке Коренному, вздумалось начать отпускать усы. Досталось тогда на орехи. А то, что хозяйского гнева и по поводу трубки не избежать, это уж будьте благонадёжны: Крыжановский не раз заявлял: «Курение – бесам каждение».
Манёвр окружения хутора не задался. Внезапно из густой еловой поросли послышались тоскливые завывания. То был крик, подражающий кваканью большой древесной лягушки с Антильских островов, но православному воинству сие было невдомёк: и, когда солдаты принялись истово креститься, из домов ударили выстрелы.
- Цепью, арш! – громоподобно взревел полковник Жерве и батальон, выполнив привычную команду, неудержимо рванул вперёд. Хутор захлестнула волна боя.
Перед глазами Максима замелькали, озарённые вспышками выстрелов, выпученные в гневе глаза и разинутые в крике рты.
Вот из избы выбегает экзотического вида чернокожий человек, стреляет из ружья, но тут же оказывается пригвождённым к двери штыком. Сила удара такова, что хлипкую дверь сносит с петель и она, вместе с убитым, влетает внутрь. Тут же следом врываются финляндцы.
А здесь «чёрные пионеры» забаррикадировались и держат внутри оборону. Да где уж там! Разве не для того выдумана силища, именуемая гвардейскими гренадерами, чтоб раз и навсегда доказать бессмысленность любой обороны? Стремительный натиск – и только пёрышки во все стороны.
«Хоть Жерве и пошляк, каких поискать, но его батальон – лучший в полку. Правильно, что не отдал полковника на растерзание Фёдору, – рассудил Максим. – Однако же, где они держат пленных?»
На лысой горке возвышается тёмная громада мельницы – крылья застыли недвижимо.
«Ну конечно, там они! Больше негде!»
Докричавшись до Американца, Крыжановский принялся жестами приглашать его идти к мельнице. Толстой не возражал. Однако, приблизившись, не преминул поинтересоваться с ухмылкой: мол, не представляется ли Максиму мельница великаном, как когда-то одному хитроумному гидальго? Отвечать на подобные колкости, полковник, разумеется, не стал, но входная дверь некоторым образом всё же прочувствовала на себе его недовольство, адресованное глумливцу-графу.
Оказавшись внутри мельницы, компаньоны обнаружили, что их опередил Виорел Аким.
Масляный фонарь отбрасывает на стены мечущиеся тени. То баро и пятеро ополченцев наседают на здоровенного арапа, товарищи которого уже сложили здесь кучерявые головы. Павшие людоеды дорого продали свою жизнь: не меньше десятка русских ратников лежат рядом – кто убит, кто ранен.
Толстой поднял пистолет, но, прежде чем прозвучал выстрел, Виорел Аким с утробным рыком прыгнул на врага и оседлал его. В воздухе мелькнул палаш цыгана. Большой чёрный человек зашатался и рухнул на колени. Баро, продолжая рычать, ещё несколько раз взмахнул палашом, а затем поднял за волосы брызжущую кровью отрубленную голову с толстыми губами и серьгой в носу.
- Ах, баре, баре! – жалобно запричитал цыган, не выпуская, впрочем, из руки ужасного трофея. – Этот… плохой человек чуть Плешку не съел. – Аким развернул голову к себе лицом и плюнул.
- Так Плешка, выходит, жив? – осведомился Крыжановский.
- Жяв кятка, шяворро[151]! – вместо ответа позвал Аким и тут же поспешил оправдаться перед графом, – Мальчик плохо разумеет по-русски.
Сверху послышался скрип, и со стойки стропил ловко соскользнула маленькая фигурка. Цыганёнок подбежал к баро, крепко обнял его, прижавшись всем телом, и радостно улыбнулся. Виорел Аким отбросил в сторону отрубленную голову и кровавой рукой нежно погладил Плешку по щеке.
Из тёмных углов стали выходить пленники – бабы и ребятишки. Они, не отрываясь, смотрели на голову людоеда. Одна прыткая девка с разметавшейся белёсой косой, подскочив, что есть мочи, пнула её. Голова перелетела через всё помещение и там, став добычей другой пленницы, снова взвилась в воздух. Кто-то заплакал, плач подхватили, и вот уже все спасённые включились в действо: ревут белугой и швыряют друг другу летающую голову, которая, потеряв первоначальный цвет, от крови и налипшей с пола муки, стала розовой.
- А ну, прекратить! – вскричал Крыжановский, стряхнув оторопь от небывалого зрелища. – Христиане вы или дикие? Прекратить, я сказал!
Освобождённые пленники выполнили приказ, но немедленно полезли к полковнику целовать руки.
- О раненых лучше позаботьтесь, они за вас жизни не жалели! – кое-как сумел отвязаться от поцелуев Максим. – А я желаю знать вот что: чья это голова, не Томбы ли Лузиньяна?
- Его самого, батюшка-заступник! Его, ненасытного! – поспешили заверить обретшие свободу люди.
Тут Максим совершенно перестал интересоваться мёртвым людоедом, потому что услышал слова Виорела Акима, отвечающего на вопрос Толстого:
- Плешка знает, где она!
Полковник прикрыл глаза и мысленно поблагодарил небеса: «Наконец-то!»
Бой на хуторе завершился. Лишь только Крыжановский, вслед за Толстым и цыганами покинул мельницу, как к нему устремился Александр Жерве. Зашагал рядом и принялся докладывать:
- У нас дюжина – насмерть, и тридцать – в раненых. Ополченцев пока не считали. А неприятеля почти всего под корень: человек пять, не более, ушло лесом. Полагаю, местные партизаны поправят дело, изловив красавцев.
- Ежели твоё предположение оправдается, Александр Карлович, и партизаны действительно повстречают недобитых дикарей, то фольклор жителей Смоленской губернии определённо обогатится новой красочной легендой, – коньяк, бродивший в крови, по-прежнему придавал Максиму необыкновенную глубину мысли.
- Да, совсем забыл, – оживился Жерве, – тут наши ребята людоедскую кухню обнаружили. Не желаешь ли взглянуть?
- Слуга покорный! И так без ужина, а ты ещё хочешь, чтоб я и с обедом распростился. Нет уж, уволь! – решительно отказался Максим, не спуская глаз с юного Плешки, коего граф с Акимом уже вводили в ближайшую избёнку. Отдав батальонному командиру нужные распоряжения, Крыжановский поспешил принять участие в расспросах цыганского дитяти.
Внутри избы вповалку лежали исколотые штыками трупы «чёрных пионеров». Пришлось вызывать солдат, чтоб очистили помещение. К тому времени, как те закончили, полковник извёлся от нетерпения. То же состояние читалось и на лицах Фёдора с Виорелом. Наконец расселись за столом, и баро стал на цыганском языке задавать мальчику вопросы, а затем переводить сказанное остальным…
…Когда посланцы Ордена напали на табор, юркий мальчонка сумел незамеченным улизнуть в кусты. Оттуда он видел всё происходящее. Видел, как убивали соплеменников. Видел, как от руки бледного человека пал, до-последнего защищавший сундук с Книгой, Лех Мруз. Видел, как вскочила на коня и попыталась уйти Елена. Увы, её захлестнули арканом и стянули на землю. Когда всё окончилось и нападавшие скрылись, Плешка вышел из укрытия, собрал немного еды и, поймав одну из лошадей, отправился следом. В течение долгого времени ему доставало сноровки не попадаться на глаза убийцам. Но однажды, кто-то из людей Ордена заметил его и выстрелил. Пуля убила коня. К счастью, в тот день выпал первый снег, что позволило не потерять след – как любой цыган, Плешка прекрасно умел читать письмена, что оставляют на снежном покрове разные живые твари. Два дня он брёл за похитителями. Пища к тому времени уже кончилась, и питаться пришлось лишь ягодами калины да орехами из зимних запасов бурундука. Эти орехи нашлись в дупле большого дуба, куда мальчик забрался для ночлега. А потом, совершенно измождённый, он вышел, наконец, к замку. Высоченные стены из красного кирпича – таким увидел его Плешка. А ещё приметил, как по дороге, ведущей к мосту, медленно тащится вереница гружёных саней. Цыганёнку повезло – то везли в замок провизию, и ему удалось стянуть с последних розвальней краюху хлеба. Подкрепившись, Плешка отправился прямо по дороге в том направлении, откуда везли провиант, и пришёл в город. Там он быстро освоился – ночевал на каком-то чердаке, питался ворованным. А днями пропадал у замка: бродил вокруг, пытаясь отыскать лазейку, ведущую внутрь. Но всё оказалось тщетно – стены слишком высокие и слишком гладкие. На башнях – часовые. Вход – только через главные ворота. В один прекрасный день мальчик понял, что без посторонней помощи ничего не добиться, и пустился в обратный путь…
