— Встретимся возле Коби! Поторопись, Наврузбек, нас ждёт прекрасная княжна! — зычный вопль Йовты отразился от поросших редколесьем скал, подобно осеннему листу, закружился меж отвесных стен пропасти пока наконец не канул в бурный поток Эдисы.
На противоположном берегу караван уныло продолжил путь по узким, кривым тропам, между скалами, чтобы достичь подножия стен неприступной Коби только на исходе третьего дня. За Йовтой последовали ещё десять всадников. Некоторые из них, подобно своему предводителю, решились преодолеть мост верхом. Большинство же, напротив, переводили коней в поводу.
Йовта склонился с седла, протянул Аймани забранную в кольчужную рукавицу руку.
— Не упрямься, — сказал он глухо. — Я уважаю твой род, наши деды были побратимами — я помню об этом. Тебе и твоему брату-грамотею ничто не угрожает.
Аймани отрешённо смотрела в сторону.
Йовта распрямился. Кольчужные рукавицы со звоном упали на камни. Скрипя доспехами, Йовта с немалым трудом стянул с головы шлем. Длинный и худой, Йовта лицом больше походил на жителя заскорузлой мордовской деревни, чем на высокороднодного нахчи.
— Мордва, — буркнул Фёдор по-русски.
Йовта чуть заметно дрогнул, метнул через плечо на казака неприязненный взгляд:
— Твоя шашка у меня. У вас, казаков, принято дорожить оружием. Нарекать красивыми женскими именами. Я люблю русских женщин. — Йовта облизнулся. — Будешь послушным — отдам тебе шашку. Ослушаешься — снесу голову твоим же клинком.
Без лишних предисловий Йовта схватил Аймани сзади за пояс, легко оторвал от земли, посадил перед собой на седло.
— В дорогу! — скомандовал он. — Если Аллаху будет угодно, заночуем под стенами Коби! Там ждут нас наши братья и богатая добыча!
Проворный слуга подал ему шлем и перчатки.
Когда Йовта пустил Ёртена рысью, Аймани обеими руками ухватилась за рыжую гриву. Она беспомощно шевелила губами, словно твердя слова последней молитвы. Но в чертах её лица Фёдор не увидел испуга, скорее сосредоточенная решимость читалась в них. Только сейчас Фёдор заметил, что при Аймани нет мешочка, в котором она носила округлые кусочки гранита для пращи. Не было при ней и колчана со стрелами. Ногу девушки, обутую, как обычно в мягкий кожаный сапожок, охватывала петля толстой пеньковой верёвки. Другой конец верёвки Йовта намотал на запястье, поверх кольчужной рукавицы. Таинственная и непостижимая Аймани тоже была пленницей.
* * *
Двигались быстро. Фёдор с трудом поспевал за неутомимыми воинами Йовты. Время от времени приходилось переходить на бег. И Фёдор бежал, превозмогая усталость, хватаясь за стремена молчаливых всадников. Ему не мешали оковы, на него не накинули аркана, Фёдор не помышлял о побеге, и Йовта знал об этом. Отряд шёл по лесистому склону Лазг-Цити — так называли нахчийские воины невысокую гору — шёл в урочище Кетриси, под неприступные стены Коби.
Их было не более двадцати, соратников Йовты. Пятеро всадников, остальные — пешие. Конники — все закованы в латы, с пиками и оббитыми железом деревянными щитами. У самого Йовты к седлу приторочена сабля в богатых чеканных ножнах. Там же Фёдор с тоской приметил и Митрофанию. Черно-бурая кисточка на её рукояти щекотала рыжий бок Ёртена.
Пешие воины Йовты несли за спинами ружья в матерчатых чехлах на ремённых портупеях, о голенища высоких сапог бились на бегу ножны сабель и кинжалов. Полы бешметов из неокрашенного шерстяного полотна подоткнуты под наборные пояса из металлических пластин. Бритые головы покрыты бараньими шапками. Движению славного воинства сопутствовал неумолчный звон и скрип кольчужных колец. Лишь один из бойцов, одетый в пробитый пулями и покрытый бурыми пятнами белый мундир Новгородского кирасирского полка[25], отличался от прочих. Черноокий и бритоголовый, человек этот был вооружён старинным русским кремнёвым ружьём. Лицо его показалось Фёдору таким знакомым, словно не один день скитались они бок о бок, словно не раз делили скудный ужин у чахлого костерка в дождливой, промозглой ночи. Когда и почему память Фёдора навечно запечатлела его образ? Почему бравый джигит с опаской косится на него — бесправного пленника, стоящего на краю погибели?
Мажит терпеливо сносил пытку долгого бега. Лицо его, поначалу порозовевшее от быстрой ходьбы, к концу похода снова стало бледным. Под глазами залегли голубоватые тени. Отчаянно спотыкаясь о корни дерев, аккинский грамотей попеременно взывал то к пленителям, то к Аллаху с жалобными просьбами о помиловании. Но суровый Йовта оставался глух к мольбам внука побратима своего деда. Первым не выдержал Фёдор.
— Замолчи, — задыхаясь прошептал он. — Будь ты хоть трижды тощ и четырежды учен, а всё ж мужик, сын воина. Не пристало мужику так громко жаловаться!
— Не оскорбляй меня, Педар-ага! Я готовил себя к участи служителя Всевышнего, но не к жизни самца горной серны. Не в силах я скакать, подобно рогатому животному в период гона между стволов, спотыкаясь о корни, забыв о голоде и жажде!
И Йовта смилостивился. Повелительный взмах руки в кольчужной рукавице, и один из всадников направил коня к грамотею. Фёдор разглядел в прорези забрала строгий взгляд, такой же небесно-голубой, как у Аймани. С неожиданным для усталого человека проворством, Мажит взобрался на круп коня, устроился позади всадника, обхватил руками его закованное в броню тело.
— Позволишь себе вольности — сброшу! — услышал Фёдор заглушённый металлом забрала, высокий голос.
— О, прекрасная пери, — засмеялся хитрец в ответ. — Несчастному пленнику трудно будет оценить жар и прелесть твоего тела через металл доспехов!
Всадница попыталась пустить коня в галоп, но усталое животное обременённое двойной ношей, ослушалось, поднялось на дыбы. Лишь чудо помогло аккинскому грамотею не оказаться на земле.
* * *
Отряд шёл весь день, не останавливаясь даже для утоления простых человеческих потребностей. Они спешили так, словно сам Шайтан со всей своей свитой наступал им на пятки. Вот уже сумерки накрыли лес. В ветвях над их головами заухала сова, из чащобы послышались крики ночных хищников. Отряд прибавил шагу. С последними лучами солнца, совершенно обессиленные и голодные, они вышли из леса на каменистое плато перед крутым обрывом. Пешие ратники рухнули на землю. Фёдор тоже присел на валун, на краю невысокого обрыва. Затуманенными смертельной усталостью глазами он рассматривал цель их опасного похода.
— Привал! — рявкнул Йовта.
На противоположной стороне узкой долины Эдисы, на плоской вершине безымянной горы возносились в небеса башни Коби. Вершины окрестных гор лишь угадывались в пелене туманов. Гранитные исполины, словно подсматривали за суетливыми людишками, украдкой раздвигая клочья облаков, ненадолго являя лишь самым внимательным свои суровые лики. Ледники, белыми языками, сбегали по их каменным животам в долину, сочась звонкими ручьями.
