– Теперь все будет хорошо, – сказала я.
Как бы она ни была рада встрече со мной, запах ветчины все-таки пересилил. Почуяв вкусненькое, Тучка сунула нос мне в сумку.
Билли дождалась, когда Тучка съест ломтик ветчины, и надела на нее намордник.
– Ну, пойдем оформлять документы на – выписку.
В вестибюле было полно народу. Ко мне подошел маленький мальчик латиноамериканской внешности и спросил, почему у моей собаки на носу клетка и как я ее, собаку, назову.
– Ее зовут Тучка.
– Круто. А можно ее погладить?
Я подошла к стойке регистратуры, а Билли осталась с Тучкой, но я успела услышать, как она говорит мальчику, чтобы он не трогал собаку, потому что она опасная. Я удивленно обернулась. Странно слышать такое от Билли. Она действительно так считает? Или просто действует по правилам?
Молодой человек с испуганным чау-чау на поводке ругался с женщиной-администратором. Кричал, что не будет платить взнос в тридцать пять долларов, чтобы сдать собаку в приют.
– Какого хрена вообще? Да я бесплатно его привяжу на улице!
Билли сказала ему, чтобы он оставил собаку здесь. Она заплатит сама.
– Ну сколько можно?! – воскликнула женщина-администратор.
Поскольку она знала Билли, все необходимые документы были оформлены в считаные минуты, и мы вышли наружу вместе с освобожденной Тучкой. После беспрестанного гвалта в приюте даже шумная улица Восточного Гарлема показалась образчиком тишины и покоя. Я подождала, пока Тучка сделает свои дела на краю тротуара. Отвыкшая от мира нормальных запахов, она как будто опьянела от обилия информации, исходившей со всех сторон, отовсюду одновременно: от пешеходной дорожки, от пожарного гидранта, от редких в этом районе деревьев. Мы говорим о человеке, что он «пришел в чувство», имея в виду, что он снова обрел связь с реальностью, из которой на время выпал, но теперь я наблюдала за Тучкой и видела, что она в прямом смысле слова приходит в чувство, и это было трогательно до слез. Я не торопилась сажать собаку в машину. Я видела, что ее разрывают противоречивые желания: ей было интересно, что происходит вокруг, и в то же время хотелось быть рядом со мной. Я присела на корточки, и Тучка прижалась ко мне. Билли почесала ее за ухом и сняла с нее намордник. Тучка уткнулась носом ей в руку и благодарно лизнула.
Я вдруг поняла, что смеюсь. И Билли тоже рассмеялась, когда моя большая собака принялась ласкаться и едва не свалила с ног нас обеих.
Билли пошла к машине, но я сказала, что надо хотя бы чуть-чуть погулять с Тучкой, ведь она в первый раз вышла на улицу после долгого перерыва. Мы решили пройтись до реки. Ветер стих, и все было пронизано ощущением близящейся весны, хотя, может быть, просто мне так казалось от счастья. Не то чтобы где-то уже появились первые цветы, просто воздух утратил морозную резкость и сделался мягче. Тучка вскинула голову, почуяв легкий ветерок, дувший от реки. Только теперь я до конца осознала, что моя собака не выходила на воздух с тех пор, как ее вывозили на тестирование темперамента, – то есть целых пять месяцев. Для первого раза сойдет и крошечный сквер с чахлыми деревцами за углом. Там оказалась длинная яма с песком для прыжков в длину. Билли нашла палку и бросила, чтобы Тучка ее принесла. Но Тучка не побежала за палкой, она вообще этого не любила. А вот валяться в песке ей очень понравилось.
Я достала из сумки пакет с ветчиной – праздничное угощение. Когда Тучка расправилась с ветчиной, Билли угостила ее пшеничной лепешкой. Я открыла бутылку воды с питьевой пимпочкой и выдавила тонкую струйку, чтобы Тучка попила.
По реке проплыл полицейский патрульный катер. На другом берегу виднелся остров Уорда, где располагается Манхэттенский психиатрический центр и психиатрическая больница строгого режима для заключенных. Мрачные здания из светло-коричневого кирпича с решетками на окнах производили гнетущее впечатление. Но сегодня даже эти суровые монументы отчаяния и безысходности не затмевали сияние радости.
Мы вернулись к машине и устроили Тучку на заднем сиденье, которое Билли застелила чистым стеганым одеялом. Но Тучка тут же вскочила и просунула голову между спинками передних сидений. Она протиснулась так далеко вперед, что загородила мне Билли, сидевшую за рулем. Прежде чем завести машину, Билли достала смартфон.
– Я знаю еще одного человека, кого это порадует. – Она включила камеру на смартфоне и сделала несколько снимков Тучки, которая уже почти улеглась ко мне на колени. – Маккензи понравится.
Ну да. Она знает, чем его можно порадовать.
Мы вырулили со стоянки и поехали к мосту Уиллис-Авеню, чтобы выехать из города не по платной дороге, а по обычной.
Билли включила радио: «Лолавольф».
– Знаешь, – сказала Билли, – сначала ты задаешься вопросом, чего тебе в жизни хочется. И пробуешь то, что стоит первым в списке. Если ничего не выходит, ты берешься уже за второй пункт. Но сначала надо попробовать самое первое.
– Я так делала, да. В юности я писала стихи.
Билли чуть не задохнулась от смеха.
– Мне это напомнило слова того парня, что если бы не поэзия, то девочкам-восьмиклассницам в вельветовых кофтах и черных колготах пришлось бы заводить себе друзей.
– У меня все было не так запущенно. Я много читала и пыталась что-то писать сама, иногда. Я пыталась – вот я о чем говорю. А когда поняла, что это занятие не для меня, я переключилась на психологию. И до сих пор ею занимаюсь.
– Кстати, ты мне не говорила, по какой теме пишешь диплом.
– Патологический альтруизм.
Стоило только произнести это вслух, и я сразу почувствовала себя более собранной и уверенной. Наверное, мне надо почаще напоминать себе, что я занимаюсь по-настоящему важным и нужным делом, что у меня в жизни есть что-то стоящее.
– А разве одно другому не противоречит? Как альтруизм может быть патологией?
– Излишний альтруизм тоже может навредить. Причем не только другим, но и себе самому. Вот представь: человек, не щадя себя, трудится ради других и в какой-то момент надрывается и очень серьезно заболевает. Я думала, что нашла статистически подтвержденную связь между чрезмерной самоотверженностью и виктимологией. Культурные, хорошо образованные, очень неглупые, целеустремленные женщины часто становятся легкой добычей для хищников из-за того, что они слишком сильно сочувствуют ближним. Они настолько ослеплены собственным состраданием, что просто не замечают в мужчине хищника, а хищники, разумеется, этим пользуются. Женщины слепо им доверяют, как доверяют любому, кому хоть как-то сопереживают. Я думаю, хищников тянет к таким женщинам, потому что у них есть то, чего недостает им самим. Хищники кормятся состраданием.
Я посмотрела на Билли, чтобы понять, как она воспринимает мои слова. Она не стала отшучиваться или умничать. Мне показалось, она задумалась над услышанным. Через какое-то время она спросила: не считаю ли я ее патологической альтруисткой? Не считаю ли я, что она тоже – потенциальная жертва?
