«Ишь, чистоплюйка какая! А ну как собака меня за колеса схватит? И копаться тебя никто не заставляет. Вон батон обкусанный лежит прямо сверху».
«Фу, гадость, — передернулась Люба. — Я лучше в ларьке что-нибудь куплю».
Сговорившись на большой ватрушке с изюмом и творогом, Люба и коляска въехали во двор и приблизились к подъезду.
Возле дверей их уже ждал крепкий пенсионер с ухоженной лысиной, по удобному графику сутки через трое работавший консьержем.
— К Сталине Ильясовне? — утвердительно спросил консьерж.
— Ага.
— Она уже спускалась, предупредила. Сейчас мы ей звякнем. Давай-ка, помогу в парадное въехать.
— А собака не покусает? — спросила Люба.
— Какая собака?
— Ваша.
— Да ведь она издохла.
— Да вы что? — поразилась Люба. — А что с ней случилось?
— Под машину попала.
«Ой-ой-ой», — лицемерно заохала коляска.
В холле консьерж снял трубку побитого телефонного аппарата и бодро сообщил Сталине Ильясовне, что девочка симпатичная уже прибыла. Внизу дожидается.
Сталина Ильясовна появилась немедленно. Решено было, что консьерж понесет Любу на руках («Ой, что вы, мне так неловко!» — «Держись крепче, эх, давно я таких молоденьких не носил!»), а Сталина Ильясовна затащит коляску.
На площадке возле раскрытой двери, когда Люба была уже вновь усажена на дерматиновое сиденье, она протянула хозяйке ватрушку:
— Совсем забыла! Это для вашего домового.
— Спасибо, — на секунду задумавшись, приняла ватрушку Сталина Ильясовна.
Люба посмотрела вслед консьержу и тихо спросила:
— Не воет по ночам?
Сталина Ильясовна тоже посмотрела на лестницу, по которой браво спускался консьерж.
— Кто?
— Домовой ваш — не воет?
— Нет, — твердо сказала Сталина Ильясовна. И доверительно наклонилась к Любе. — А что, бывает, что воет?
— Я сама не слышала, но коляска говорит — случается. Когда голодный.
— Я вообще-то сплю крепко, к тому же спальная на улицу выходит, а там всю ночь шум, так что, может быть, просто не слышу воя, — предположила Сталина Ильясовна.
— Тогда сами ватрушку съедим, — решила Люба.
— С удовольствием, — заверила хозяйка.
Люба въехала в квартиру и восторженно замолчала, глядя в распахнутую в прихожую двустворчатая дверь, за которой на холеном паркете в солнечном квадрате стоял огромный белый рояль! Возле рояля ожидала выхода статная арфа. Были видны угол бархатной вишневой банкетки, тафтяной подол портьеры и ваза с сухими розами.
— У вас тут как во дворце! — восхитилась Люба.
— Что ты, дорогая! Ты просто давно не видела дворцов. Есть здесь у нас, на последнем этаже… Памятник зодчества начала двадцать первого века, охраняется государством. Проходи, вот здесь можно умыться, здесь — туалет. Какая у тебя стильная маечка.
— Правда? Мама вязала.
— Давай-ка, посмотрим, коляска твоя в дверь пройдет?
— Пройдет! У вас тут широко везде, как в поле. Хорошая квартира.
— Это от папы.
— Титан электрический? — поддерживала светскую беседу Люба.
— Титана у нас нет. Водоснабжение централизованное. Но раньше, в моем детстве, была колонка.
— А мне нравится с титаном. Лежишь в ванной, а дрова потрескивают, в трубе гудит. Песни хорошо сочинять. А где у вас все? На работе?
— Я живу одна.
— Да вы что? В такой большой квартире? А чего квартирантов не пустите?
— Как-то не приходило в голову, — засмеялась Сталина Ильясовна. — К тому же летом ко мне прилетают внуки.
— С Севера?
— Нет, они живут в США.
— Ух ты! Покажете фотографии внуков?
— Обязательно! Ты кофе пьешь или чай?
— Кофе. Три в одном. Хотя один мой близкий друг говорит, что это — гадость.
— Правильно говорит. Умный человек. Заботится о своем здоровье.
— Очень умный! — глаза Любы стали бессмысленными. — Добрый, заботливый, нежный…
— Понимаю. Как его зовут?
— Николай.
— Прекрасное имя. Давай-ка обедать! Борщ горячий. Тебе со сметаной?
— Борщ? Даже и не знаю. Коля, наверное, меня ищет, а я тут рассиживаюсь. Давайте скорее заниматься!
— Певица обязана полноценно и сбалансировано питаться, — приказала Сталина Ильясовна. — Бери вот этот хлеб, не стесняйся, это зерновой.
— Да какая разница, только деньги зря переводить. Хлеб-то весь из зерна, что простой, что дорогой, — хозяйственным голосом сказала Люба.
— Этот с цельными зернами, с проростками. Очень полезно. И биосметана полезна. Органика. Клади побольше.
— Органика? Надо же! А мы дома все простую едим.
— Любочка, ты давно занимаешься музыкой и пением?
— Даже и не помню. С детства. Папа меня сажал на стол и объявлял: «Выступает артистка погорелого театра Любовь Зефирова! На гармони ак-ком-понимирует папа».
— Тебе врачи порекомендовали заниматься вокалом?
— Нет, папа порекомендовал.
— Он очень правильно поступил. Видимо, интуитивно понял.
— Понял про что?
— Центральная нервная система, мозг очень связаны с гортанью, с дыханием. Чем больше ты поешь, тем более развитой становится твоя гортань. Тем большие зоны в мозге захватываются возбуждением. Происходит восстановление поврежденных при параличе функций мозга. Нервные узлы, точки их пересечения, они называются синапсы, регенерируют или даже возникают вновь. Тебе понятно?
— Да, — неуверенно ответила Люба. — Вроде.
— При правильном пении правильным становится и дыхание. Работают мускулы живота, груди, полноценно действует диафрагма. Древние греки полагали, что душа находится именно в диафрагме.
— Я так и думала! Я когда пою, душа просто наслаждается в диафрагме.
— Так и должно быть. Но заниматься нужно постоянно, а не от случая к случаю. Тогда твой голос найдет свое место в звуковом пространстве тела. Он станет объемным, а не будет плоским, как у этих бесчисленных певичек на телевидении. Замечательно, что папа начал заниматься с тобой в детстве.
— Ко мне еще из музыкалки учительница ходила. А потом я сама там работала секретарем.
— Пение в раннем детстве дает толчок формированию новых областей неокортекса.
— А это что такое?
— Неокортекс — самая молодая область мозга, отвечает за творческие способности, за чувства.
