Хотя характер является абстракцией – семантическим устройством, которое мы используем для того, чтобы судить о прошлом и наиболее вероятном будущем поведении, – он все-таки существует в том смысле, что он напрямую влияет на поведение. Конкретный пример: мое понимание моего характера и решение действовать в соответствующей манере имеют непосредственное воздействие на то, как я пишу следующие предложения. Работая над этой книгой, я отдаю себе отчет в наличии у меня сильных негативных чувств в отношении некоторых неоправданных утверждений нейробиологов. В то же время одной из тем, лежащих в ее основе, является призыв оставаться открытым для новых идей и рассматривать альтернативные возможности, конфликтующие с собственной точкой зрения. Мое чувство долга перед моим представлением о самом себе действует как входящая информация для скрытого слоя, который выдает на выходе мои комментарии. Даже если чувство моего собственного характера в корне неверно, этот воображаемый образ себя играет реальную роль в том, как я веду себя, точно так же как вера в летающие тарелки может диктовать, каким будет размер коврика с надписью «Добро пожаловать» перед входной дверью верящего. Ницше однажды сказал: «Деятельные, успешные натуры действуют не в соответствии c заявлением о знании себя, а так, будто перед ними висит заповедь: будь собой, и таким образом ты станешь собой» [230].
Таким же ошибочным, как убеждение, что характер не существует, поскольку он не является специфической функцией мозга, является противоположная идея – что характер может быть локализован в конкретной нейронной сети. Обратите внимание на эти недавние заголовки: «Лодыря видно по изображению его мозга» [231]. Или «Оптимизм – это дефект мозга, если верить функциональным изображениям» [232]. Но такие упрощенные заявления бледнеют в сравнении с мнением, что черты характера могут быть физически изменены путем прямого медицинского вмешательства.
Специалисты Научно-исследовательского института им. Вейцмана в Израиле провели фМРТ-исследование взаимоотношений страха и храбрости. Участники были разбиты на категории «пугливые» и «бесстрашные» в зависимости от того, как они отвечали на вопрос о боязни змей. Затем их попросили придвинуть поближе к своему телу живую змею (не ядовитую). «Пугливые» участники, способные преодолеть свой внутренний страх перед змеей, демонстрировали гораздо более высокие уровни активности в одной определенно локализованной области мозга [233]. Заключение ведущего специалиста: мы можем искусственно способствовать активации этой зоны мозга, чтобы повысить уровень смелости человека [234].
Черты (аспекты) характера возникают из взаимодействия множества элементов скрытого слоя, но не существуют на уровне клеток и синапсов. Характер не является чистой физиологией, хотя он определяется и врожденными склонностями. Нельзя также сказать, что он полностью диктуется обстоятельствами. Скорее, он является понятием, средством оценки вероятного поведения, которое возникает из комплекса взаимодействий организма с окружающей средой. Заключение, что черты характера либо не существуют, либо, наоборот, являются первичной функцией мозга и потенциально поддаются терапевтическому вмешательству, являются просто еще одним примером того, как поиск объяснений поведения на неадекватном постановке вопроса уровне приводит в основе своей к неверным взглядам на человеческую природу.
От мудрости до интеллекта
Верхнюю ступень пантеона черт характера занимает мудрость. Большинство людей считают мудрость важнейшим качеством хорошего разума. Спросите, как нейробиология высказывается в отношении такого возвышенного предмета? Известный британский нейробиолог недавно предложил новую серию тестов на интеллект, связывающих вместе десятки параметров, которые, по его убеждению, охватывают широчайший спектр когнитивных навыков, и наиболее обширное тестирование различных анатомических функциональных областей мозга. Он назвал эти тесты «12 столпов мудрости» и представляет их как то, что «можно считать совершенным тестом интеллекта» [235].
Отвлечемся на мгновение от вековых противоречий во мнениях относительно как определения интеллекта, так и проблем стандартизированного тестирования. Пусть эти тесты дают идеальный индикатор общего интеллекта (что бы это ни значило). Сведение такого сложного качества, как мудрость, к набору числовых показателей исключает возможность принять во внимание другие кажущиеся немаловажными ингредиенты: чувство юмора, иронию, сопереживание, стремление к честности и справедливости – это лишь некоторые из черт, стоящих в верхней части моего списка того, что делает человека мудрым. Но отложим в сторону и эти рассуждения и обратим внимание на два теста, которые являются частью батареи «12 столпов мудрости». Один из тестов оценивает визуально-пространственные навыки, а другой – способность к мысленному вращению.
Представьте себе двух человек с интеллектами, идентичными во всем, кроме этих двух тестов визуально-пространственной ориентации. Пусть показатели одного в этих двух тестах значительно хуже, но во всех остальных – точно такие же. Должны ли мы прийти к выводу, что он менее мудр, чем тот, у кого пространственная ориентация лучше? В эру, когда тестирование способностей и интеллекта в раннем возрасте играет все более важную роль в том, где и как ребенок будет обучаться, хотим ли мы действительно оценить ребенка как более или менее мудрого в зависимости от скорости, с которой он может в уме вращать образ куба? В своей недавней книге «The Mind’s Eye[60]» Оливер Сакс описывает ограничения собственных навыков в визуально-пространственной сфере, включая неспособность узнавать лица. Это как-то свидетельствует о том, что д-р Сакс – немудрый человек? Даже если пространственная ориентация идеально коррелирует с общим интеллектом, способность вращать куб в уме не выглядит критически важной для определения наилучшего подхода к проблемам мира во всем мире, урегулирования процессов глобального потепления, избегания семейных конфликтов или выбора для ребенка подходящего вуза.
Много лет я работал с молодым человеком с умственной отсталостью, которая была следствием родовой травмы и трудно контролируемым судорожным расстройством. Джим немного учился, жил в злачном районе Сан-Франциско, время от времени выполнял поручения «Goodwill»[61]или подрабатывал в цирке, болтался с толпой шпаны и имел небольшие проблемы с законом. Однажды он появился у меня и сказал, что думает жениться на женщине, которая страдала от повреждения мозга, полученного в результате автокатастрофы. Я до сих пор помню его загнанный взгляд, когда он спрашивал, если кто-то «отсталый» женится на ком-то другом, кто был «отсталым», будет ли их ребенок тоже «отсталым»? Меня особенно поразило то, как он крутился вокруг слова «отсталый», повторяя его с немного различными интонациями, будто пытаясь разобраться, что значит это слово в более широком смысле. Я объяснил, что повреждения мозга не передаются детям. Некоторое время он сидел молча, опустив голову, держа руки на коленях. Затем взглянул на меня и спросил: «А то, что я отсталый, будет проблемой для ребенка, я имею в виду, у него могут быть из-за этого неприятности? Я просто хочу поступить правильно, ради него». С моей точки зрения, это и есть мудрость.
