– Что ж… задавай, – вздохнул Арибальд.
– Вы правда хотели спасти нас? Людей?
«Смешной вопрос, – подумал Арибальд. – Смешной и глупый. Какой смысл эльфам врать?»
– Разумеется, правда! Зачем еще мнемологи возились с вами в клиниках?
Ответ выглядел очевидным.
– А по-моему, вы вовсе не спасти нас пытались, а наоборот, подобрать подходящие условия и параметры для подавления человеческого интеллекта. С троллями и орками этот номер прошел, почему бы не поработить еще и людей? Разве бывает мало рабов? А, мэтр?
– Что-то я не улавливаю связи, – сухо отозвался Арибальд. – Вы безвозвратно погрязли в пороках, любезнейший. Большая часть человечества вымерла от болезней и наркотиков. Оставшихся мы пытались спасти. Я, по-крайней мере, пытался.
Айвен усмехнулся:
– Забавный вы индивид, мэтр Арибальд! Чуть ли не единственный идеалист среди эльфов. Во всяком случае, других мне встретить не посчастливилось.
Арибальд неопределенно дернул плечами; Фейнамиэль тотчас поймала его за руку.
– Сколько вам лет, Арибальд? Вы ведь все еще считаете собственный возраст земными годами? – продолжал допытываться Айвен.
– Тысяча триста, – неохотно признался Арибальд. – С небольшим. А это имеет значение?
– Не имеет. Я просто так спросил. Не знаю как у эльфов, а люди годам к сорока обычно расстаются с большинством иллюзий. Странно, что вы, существо по людским меркам запредельно древнее, не стали мудрее наших стариков. Мне тридцать восемь, но я уже убедился: больше всего вреда наносят те, кто пытается тебя спасти. Даже если это желание искреннее. И что спасти никого невозможно, возможно только спастись. Самостоятельно. Вы никогда не размышляли над этим, мэтр?
– По-моему, вы просто играете словами, любезнейший, – сухо ответил Арибальд. – Достаточно оглядеться, чтобы понять: спасением вы называете заурядную бойню.
– Бойня не может быть заурядной… Впрочем, за тысячу прожитых лет взгляд на эту проблему вполне может и измениться. А пока я склонен полагать, что все здесь случившееся – это битва за свободу моей расы. Мы ее добыли, мэтр. Свободу. Все эльфийские корабли покинут Землю часа через два-три. Надеюсь, я никогда больше не увижу ни одного из вас.
Айвен полез в карман, вынул что-то и протянул Арибальду.
– Вот, возьмите, – сказал человек. – Взглянете на досуге.
На ладони Айвена поблескивал кристалл от мнемографа. Видимо, с какой-то записью.
– Возможно, вы все-таки поймете человеческие взгляды на свободу и на спасение. По крайней мере – попытаетесь.
Осторожно, двумя пальцами, словно это был не обыкновеннейший кристалл, а какое-нибудь опасное насекомое, Арибальд взял запись.
– Прощайте, мэтр Арибальд. Хотели вы того или нет, но спасение человеческой расы состоялось, пусть и не так, как оно виделось эльфам. Возвращайтесь на борт, потому что вне кораблей эльфам теперь пребывать небезопасно. Надеюсь, окрестные поселенцы успеют погрузиться до отлета.
Вдали басом заревел тролль, отчего Арибальд и Фейна одновременно вздрогнули. Тролль ревел иначе, чем они привыкли – не тупо и покорно, а яростно и осмысленно. Не позавидуешь тому, кто его разозлил.
– Прощайте, рядовой, – сказал Арибальд, пряча кристалл с записью в нагрудный карман.
В принципе, ему было что сказать человеку. Но многолетний опыт подсказывал: смысла никакая речь не возымеет.
– Пойдем, Фейна, – мэтр легонько сжал ладонь помощницы. – Помнишь, что пел певец из «Лаваэсти»? Вольному – воля, спасенному – боль. Самое смешное, что это оказывается правдой всегда, при любом исходе.
Арибальд не оглянулся даже у шлюза – просто вошел во дворец-корабль, ведя за руку Фейнамиэль.
Она мэтра так ни о чем и не спросила.
© Декабрь 2007 – февраль 2008
Москва – Николаев
Перестарки
Рассказ по мотивам– Тирьямпампация, – пробормотал Кондратьев.
А. и Б. Стругацкие, Полдень, XXII век
Маврин, конечно же, надулся. Умеет он дуться – лицо сразу делается до невозможности презрительным, уголки рта опускаются, взгляд становится надменным. Сквозь прищур. Выстрел – не взгляд.
Капитан терпеливо вздохнул.
– Ну, хорошо. Что ты предлагаешь?
– Ответить! – Маврин даже удивился. Словно бы говоря: «А что тут еще можно предложить?»
Капитан усмехнулся. Ответить! Можно подумать, у них энергии – пруд пруди. Или он сначала замедлиться предлагает?
Связь с Землей они утратили шесть лет назад. То есть теоретически они могли получить сигнал с Земли, теоретически могли даже отправить ответный… но после этого «Форвард» вряд ли бы сумел завершить очередную пульсацию. Завис бы навеки неизвестно где, в душной щели между нормальным пространством и… пространством ненормальным. Нелинейным. В общем, застрял бы, как монетка за подкладкой.
– Ладно…
Капитан и еще раз переспросил. На всякий случай:
– Тебе точно не померещилось?
Маврин опять надулся, но теперь капитан не обратил на это внимания.
– И за аппаратуру ты ручаешься?
– Ручаюсь. Как за себя.
Капитан фыркнул. Это звучало слишком двузначно: либо Маврин правдив до конца, либо свихнулся на пару со своим хваленым фарспикером.
– Пошли поглядим… Кстати, сигнал дешифруется?
– Не знаю. По-моему, он вообще не шифрован. Кто-то шпарит открытым текстом – в записи, скорее всего. На фар только самое начало прорывается, я прослушал – и сразу сюда.
Капитан уже более-менее отошел от экстренного пробуждения. Он натянул синий комбинезон, морщась, выпил стакан какой-то дрянной микстуры, поднесенный услужливым диагностером, и пошел вслед за Мавриным. В рубку.
Как всегда после пробуждения зверски хотелось есть. По коже бродили стада мурашек с иголочками вместо лапок, и капитан то и дело массировал затекшие мышцы рук и торса. До которых был в состоянии дотянуться. Очень хотелось – не меньше, чем есть, – помассировать и ноги тоже – но не на ходу же? А останавливаться капитану не хотелось вовсе – Маврин опять, наверное, надуется. Нервный он стал какой-то…
«Все мы стали нервные, – подумал капитан. – Все. Черт бы побрал этот Космос! Зачем он такой безграничный? Летим к одной из самых близких звезд, давно летим, двадцать лет уже, и только-только подползаем к середине пути. Или к четверти, если обратный путь тоже считать…»
Маврин что-то говорил, оживленно жестикулируя, оборачивался, заглядывал в глаза капитану, и капитан машинально кивал, поддакивал, шевелил бровями, когда было нужно, но думал совсем не о выходках фар-спикера. Думал он обо всем сразу – и ни о чем конкретно.
