Девочка подняла взгляд. Мужчины били друг друга изо всех сил. Вот все, что она смогла разглядеть. Во всяком случае, сперва. Но чем дольше она смотрела, тем заметнее становилось, что самураи ведут себя в схватке по-разному. Одни двигались с сосредоточенной решимостью, даже если на них градом сыпались удары. Другие уворачивались и отпрыгивали, силясь уберечься, – и все равно получали удар. Площадка была такой маленькой, а людей – так много, что полностью избежать ударов не мог никто, как бы он ни старался. Будь эта схватка настоящей, а мечи – стальными, мало кто остался бы в живых. И когда Ханако поняла это, ответ пришел к ней сам собой:
– Они должны быть готовы умереть, мой господин.
Князь Киёри улыбнулся девочке:
– Такова участь самурая, Ханако. Это нелегко – жить в постоянном страхе.
– Но ведь настоящий самурай не чувствует страха! Разве не так, мой господин?
У Ханако просто в голове не укладывалось, чтобы сам князь мог чего-то бояться.
– Отсутствие страха – не признак храбрости. Это – признак идиотизма. Храбрец тот, кто боится, но превозмогает страх. – Князь Киёри погладил Ханако по голове.– Иногда – особенно если он молод – самурай прячет свой страх за высокомерием. Добродетельная женщина не будет ставить это ему в вину. Она сделает все, что сможет, чтобы он стал сильнее. Она не станет делать ничего такого, что ослабит его. Ты поняла меня?
– Да, мой господин.
– Тогда иди.
И Ханако поспешила на кухню. А оттуда вновь направилась в тот дворик, где произошла ее перебранка с заносчивым юношей. К огромному ее облегчению, Ханако увидела, что он по-прежнему там, сидит все на том же месте. Показалось ей или вправду плечи его поникли? Щеки Ханако залил жаркий румянец стыда.
Ханако подошла к юноше, поклонилась и опустилась на колени.
– Ваш чай, господин самурай.
У молодого самурая вырвался удивленный возглас. Но он тут же взял себя в руки и сказал:
– Спасибо.
Ханако показалось, что, когда юноша принял чашку, плечи его распрямились. Она была рада. Очень, очень рада.
* * *
Сигеру и Сэйки устроились на плетеных циновках, постеленных там, где некогда находилась комната Сэйки. Татами, прежде устилавшие эту комнату, канули в небытие во время обстрела. Эти же уцелели, хотя и были слегка опалены. Сигеру сидел недвижно, опустив веки. Когда Ханако опустилась на колени у дверного проема, поклонилась и вошла, Сигеру даже не шелохнулся.
– Я рад видеть тебя живой и невредимой, Ханако, – вежливо сказал Сэйки.
– Спасибо, господин.
Девушка приблизилась к Сигеру, чтобы налить ему чаю. Ей было не по себе – до нее ведь тоже доходили ужасные слухи, – но Ханако заставила себя держаться со спокойной учтивостью.
– Ты уже успела поговорить с Хидё? – спросил Сэйки.
– Да, господин.
– Тогда ты знаешь, что у него хорошие новости. Несомненно, он скоро добьется успеха.
Ханако низко поклонилась.
– Лишь благодаря доброте князя Гэндзи, – сказала она. – Хидё не заслужил такой великой чести.
Раз жених ее отсутствовал, проявить скромность следовало ей самой.
– Доброта нашего князя несомненна. Но раз он верит в Хидё, то и я в него верю. – Сэйки не смотрел на Сигеру, но слова эти предназначались скорее ему, нежели Ханако. – Вы уже решили, где будете устраивать дом?
– Нет, господин. Я узнала о его назначении совсем недавно.
На самом деле Ханако уже успела представить себе пустующие покои в западном крыле дворца, обставленные скромно, но со вкусом. Там даже хватит места для детской. Конечно, поскольку это крыло всего несколько часов назад превратилось в руины, с переездом придется подождать, пока дворец не отстроят заново. Есть и более важное дело, не терпящее отлагательств. Раз Хидё теперь – ее муж и глава телохранителей князя, она должна как можно быстрее подарить ему наследника.
– Тогда обсуди это с Хидё. Можешь нам не прислуживать. Иди к мужу. Он явно обрадуется тебе куда больше, чем мы.
– Благодарю вас, господин.
И Ханако удалилась.
Сэйки улыбнулся. Как прекрасна жизнь, когда ты молод и влюблен! Даже трагические события не умаляют ее сладости. Возможно, они придают дополнительную остроту чувствам. И Сэйки, терпеливо ожидавший, пока Сигеру вернется к беседе, ненадолго погрузился в грезы, вспоминая свою давно минувшую юность.
– Если он верит Хидё, то и я ему верю, – сказал Сигеру, повторив слова Сэйки.
Сэйки поклонился.
– Я думал, вы слишком глубоко погрузились в медитацию и не слышали меня.
– Я пребывал в медитации, Сэйки, а не в обмороке.
– Рад это слышать, господин Сигеру. Сейчас не время для обмороков.
– Согласен. – Сигеру пригубил чай. – Близится последний этап сражения под Сэкигахарой.
Сэйки задумался над глубинным смыслом этих слов. Двести шестьдесят один год проигравшие отказывались признать свое поражение. Отказывались, невзирая на падение Западного регентства, полное уничтожение правившего там клана Тоётоми, на гибель ста тысяч воинов и на возвышение дома Токугава, казавшееся вечным. Отказывались, поскольку самурай не в силах смириться с поражением, пока он жив. Что же было несомненным? Одна лишь смерть. Вся эта ситуация, если взглянуть на нее бесстрастно, выглядела безумной. Однако же Сэйки всецело разделял взгляды побежденных, невзирая на всю их нелепость. В конце концов, он – тоже самурай, и он жив.
– Я бесконечно счастлив, что это происходит при моей жизни, – сказал Сэйки.
Глаза его увлажнились от избытка чувств. Сколь благосклонна судьба, пославшая ему войну! Его отец и дед, куда более достойные воины, чем он сам, жили и умерли в мирное время. А вот ему выпала возможность восстановить честь предков.
– Я тоже, – отозвался Сигеру.
Некоторое время они молчали. Сэйки налил чаю Сигеру, Сигеру – Сэйки.
День выдался необычайно теплым для зимы. Сэйки поднял глаза. По бледно-синему небу бежали белоснежные облака, и на мгновение Сэйки с особой остротой ощутил полноту бытия.
Сигеру тем временем погрузился в воспоминания; он вызывал к жизни ощущения, испытанные в тот момент, когда в руках у него оказались древние мечи. Несвоевременное вмешательство Сэйки помешало Сигеру испробовать их остроту на этом идиоте Каваками. Но даже просто извлечь их из ножен – это уже было неповторимым ощущением, ведущим к просветлению. В тот самый миг, когда он выхватил мечи, Сигеру осознал, что станет последним Окумити, который сражался этими мечами. Он не знал, когда это произойдет. Не видел он также ни лица своего последнего противника, ни исхода этой схватки. Единственное, что знал Сигеру, – что он будет последним, и это наполняло его сердце скорбью.
