– Задаток давай… – Он протянул руки и схватил ее за талию. Потом прижал к себе по-медвежьи, потащил в кусты.
Колючки цеплялись за волосы, за одежду, Лидия прятала лицо у него под мышкой, которая воняла, как клозет в Смольном, но она не собиралась испортить свою нежную кожу.
Наконец кусты сменились невысокими и неколючими, смородиновыми. Темные ягоды висели на них, Лидия шумно вдыхала свежий аромат.
Кусты шевелились долго, энергично, наконец успокоились. Потом из глубины зарослей раздался стон и мужской смех.
– Ты хороша штучка. Пожалуй, я провожу тебя к нему. Ты туда надолго? Ладно, могу и подождать…
29Шурочка заморгала, попыталась повернуть голову, но шея не поддавалась. Как деревянная.
– Не надо! – Женщина подняла руку протестуя. – Лежи! – остановил ее голос. Рука придавила плечо.
Дрожь прошла по всему телу. Неужели… Ее захватили неизвестные и… лишили ее… того, что она везла!
Сердце колотилось в горле, которое отказывалось пропустить слюну, скопившуюся во рту от ужаса. Пламя костра стало еще выше… Алеша… Где-то посреди тайги он сидит возле такого костра и думает… О ней? Да, о ней, потому что ради нее он отправился туда. Ради них обоих.
Мысли метались, обрывались, Шурочка не могла ни одной додумать до конца. Во рту так горько, будто она выпила что-то… полынную настойку? Может быть, ее чем-то опоили? Почему она ничего не помнит?
Ничего? Но… Она напрягла все тело, будто оно может подтолкнуть ум.
Она помнит, как Варя проводила ее.
Как вместе с проводником, отставным горным мастером, двинулись в тайгу. Варин отец сказал, что до Алеши три дня пути.
А потом… Потом… сердце ее колотилось как бешеное, но внезапно замерло. Проводник сорвался в ущелье. Она осталась одна. Слезы потекли сами собой, Шурочка не могла их вытереть, и они добегали до самых губ.
– Возвращаешься, – услышала она голос женщины, которая словно мираж возникла перед ее заплаканными глазами. – Слезы – это жизнь.
Шурочка закрыла глаза, она думала, что в темноте под веками увидит то, что должна. Но там черная темнота.
– Больновато? – спросила женщина. – Ничего, все пройдет. Быстро.
Снова пламя, но теперь золотое. Она видела не такое, когда упала в черноту. Оно было синее с рыжими языками.
Сейчас через пламя она смотрела на женщину. Маленького роста, худая. В широкой рубахе из белой парусины, с черной тонкой косой на спине. Лицо ее круглое, слегка плоское. Нерусское лицо. Наверняка она из здешних горцев, подумала Шурочка.
– Все мы едем и едем, да не всегда приезжаем туда, куда едем, – говорила она. – Рождаемся жить, потом умираем. Но почему мы удивляемся? Все так и должно быть. Из утробы матери выезжаем и стремимся в утробу смерти, – бормотала она, словно самой себе. Значит, она думает, что Шурочка стремится к смерти?
– Неправда, – сказала она, чувствуя, что ее бросило в жар. – Я еду к тому, кого люблю.
– Вот как? Значит, ты сделаешь остановку на своем пути. Так и думай. – Она засмеялась. Встала, подошла к Шурочке. – Не бойся, если смерть не захотела тебя сейчас, значит, твоя остановка будет длинная.
Шурочка во все глаза смотрела на женщину.
– Кто…
– Тихо, не трудись. Я знаю, что ты хочешь спросить, – сказала женщина. – Меня зовут Мун-Со. А тебя – Александра. Я видела твои бумаги.
Она положила руку на ее запястье. Шурочка почувствовала, как под указательным пальцем загорелась, запульсировала кожа. Словно ее чем-то укололи.
– Колет? Это хорошо, – сказала Мун-Со. – Значит, скоро все пройдет. Твоя обида дрожала в тебе, – тихо сказала женщина. – Я ее выпустила.
Мун-Со обнаружила Шурочку в распадке, на дне ручья, когда обходила свои владения. Она хотела проследить, куда увела медведица медвежат в это лето. Все тропы знакомы, она отличала медведей по размеру следа и по косолапости – каждый зверь по-разному ставит лапу, но давно заметила, что форма лапы передается по наследству.
Девушка в мужском платье лежала без чувств, но на лице не было смертельной бледности. Мун-Со без труда замечала даже самые малые остатки жизни. Они все равно не допускают до лица смертельной белизны.
Мун-Со наклонилась над девушкой, оглядела лицо, на котором остался красный поперечный след – он шел от глаз к ушам. Огляделась, заметила под безвольной рукой шарф. Кто-то завязал ей глаза, догадалась Мун-Со. Неужели те, кого она ждет с часу на час? Но они поступают иначе с пленницами – увозят их к себе.
А если она сопротивлялась? Нет, таких шарфов у них нет.
Она осторожно вытащила его из-под руки, поднесла к глазам. Поморщилась. Пахнет… сладко – шиповником? Но шиповник отцвел… Значит, духи…
Мун-Со взяла девушку на руки и принесла к себе. Она раздела ее, осмотрела, удивилась, что, кроме синяков, ничего дурного. Хороший знак. Осмотрела одежду, поясной ремень, удивилась – у нее при себе золото. Но она не похожа на золотоискательницу. Не похожа на воровку, которая украла добычу у партии.
Мун-Со перебрала в голове разные варианты, но не нашла ответа. Теперь, когда она увидела, что взгляд ее подопечной стал осмысленным, тихо сказала:
– Твое золото там, куда ты его положила.
Глаза девушки расширились, потом закрылись веками. Она благодарила ее. Мун-Со поняла – вот что больше, чем все остальное, волновало ее. Значит, золото ей дороже жизни?
Или… Или оно спасение чьей-то жизни?
Когда полная луна вышла из-за тучи, Мун-Со перенесла ее в дом.
В просторной комнате стоял густой запах трав. Они пахли пряно и остро. Шурочка открыла глаза и в лунном свете обвела глазами полки. Склянки и банки блестели в бледном свете. Но что в них – Шурочка не могла разобрать, сколько ни напрягала глаза. Отчаявшись, она заснула.
Когда солнце ударило по глазам, Шурочка подняла веки и тут же опустила их, вздрогнув. Прямо на нее из банок смотрели заспиртованные уроды. Таких она видела в кунсткамере.
– Оленьи, – услышала она тихий голос из угла. – Не бойся, не человеческие.
Шурочка замерла, сердце колотилось так часто и громко, что могло бы сравниться с барабанщиком, отбивающим ритм на барабане, обтянутом буйволовой кожей. Она узнала голос женщины из ночи. Шурочка перевела взгляд на стену – пучки трав, оленьи рога, колокольчики, курительные палочки…
Мун-Со подошла к низкому столу возле маленького оконца, позвенела склянками.
– Сейчас я дам тебе питье. – Она уже стояла над Шурочкой. – На, – подала она кружку с темным напитком.
Шурочка приподнялась и выпила. Вкус травянистый, но приятный. Напиток не обжигал, не будоражил, не навевал сон. Но… ей казалось, наконец она остается сама с собой. Уходит все, что будоражило сердце.
