– Но разве Тристан в этом виноват?
– Так считает моя мать, – отозвалась Эмми с сухим смешком. – Впрочем, не пора ли закончить этот невеселый разговор? Может, ты хочешь тартинку с клубникой или с абрикосами?
– Лучше с клубникой, – быстро ответила Симона, чувствуя, что от признаний подруги у нее голова идет кругом. Ее детство на улицах и в борделе было суровым, голодным и временами жестоким, но оно хотя бы было честным. Расти ребенком в богатом доме со всеми преимуществами аристократки, а потом узнать, что кругом мерзкая ложь… Удивительно, что Эмми вообще до сих пор способна улыбаться! Из этого можно было сделать вывод, что она гораздо более сильная личность, чем можно было ожидать.
– Симона?
– Да, прости, я что-то задумалась.
– Я вижу, – мягко констатировала Эмми. – И мысли у тебя грустные. Пожалуйста, не надо из-за всего этого волноваться. Матушка может твердить что угодно, но Тристан будет делать то, что сам пожелает. Если он не захочет жениться на этой женщине, Саре, то и не женится, а возможный скандал не имеет для него значения.
Симона кивнула. Она отлично помнила о том выходе, который придумали Тристан с Ноуландом. Следует ли ей рассказать об этом Эмми, или же Тристан предпочел бы, чтобы его сестра была ограждена от всей этой ситуации?
Она медленно пила кофе, пытаясь принять правильное решение.
– Может, перейдешь на кушетку, Симона? Боюсь, что скоро небо затянется облаками, и освещение ухудшается.
Ну что ж: раз Эмми не ожидает от нее каких-либо комментариев по поводу Сары и Тристана…
Захватив с собой чашку и тартинку с клубникой, Симона устроилась на кушетке, пытаясь понять причину, по которой не испытывает глубокого облегчения, какого можно было бы ожидать. Из-за Сары никакого скандала не будет; при этом благодаря Ноуланду Саре больше не угрожает опасность со стороны Люсинды.
Если верить Эммалине, Люсинда до сего дня продолжает винить Тристана за все то, что с ней произошло. Боже, из какой же странной семьи происходит ее любовник! Нет ничего удивительного в том, что он считает корабль своим домом. Бегство в Америку было, наверное, лучшим из того, что он смог для себя сделать.
А вот почему он все-таки решил вернуться – это оставалось для Симоны загадкой. На его месте она предоставила бы Люсинде потратить неправедно добытое богатство на мебель и драгоценности, а потом снова пасть в нищету и уж точно не побежала бы домой, чтобы этой мачехе стало легче убить ее ради новой порции денег.
Конечно, если включить в эту ситуацию Эмми, положение изменится. И заметно изменится. Эмми не совершала никаких проступков и в отсутствие Тристана вынесла годы трудной жизни. И в более широких планах ее матери Эмми вполне могло отводиться место очередной жертвы. Если возвращение Тристана и имеет какую-то логическую причину, то это может быть только его сестра.
Тристан, безусловно, очень хороший человек, и даже если их любовная связь в конце концов оборвется, решила Симона, у нее останется чудесный эталон, по которому она станет мерить всех мужчин, попавших в зону ее внимания. И все равно все они будут очень-очень сильно не дотягивать до этого эталона!
Симона вздохнула. Если бы они жили в идеальном мире, тогда их связь никогда не оборвалась бы. Тристан понял бы, что любит ее, опустился бы на одно колено, с обожанием заглянул в лицо и поклялся в вечной преданности, а потом умолил ее выйти за него замуж. После свадьбы они народили бы полный дом детишек и были бы вечно и неизменно счастливы.
Симона тихо рассмеялась и тряхнула головой, прогоняя нелепую картину. Идеала не существует, как и вечного и неизменного счастья, разве не ясно?
«Боже! – подумала она, отставляя чашку. – Похоже, я устала сильнее, чем думала, если все вокруг кажется мне приятным! Интересно, заметит ли Эмми, если я немного подремлю и соберусь с мыслями?»
Тристан пожал руку торговцу, еще раз поблагодарил его за крупную покупку, а потом проводил до двери. Когда дверь за покупателем закрылась, он повернулся к своему помощнику:
– Не забудь выписать себе немного денег, чтобы починить очки.
Уэйд спрятал чек в переносную конторку:
– Хорошо, сэр.
– Как это они могли настолько сильно погнуться? Ты что, ввязался в драку?
Уэйд отодвинул конторку и снял очки с носа. Пытаясь выпрямить дужки, он смущенно ответил:
– Вчера я забыл, что очки лежат у меня в кармане сюртука и…
– Ты не обязан мне отчитываться. Вот только почему ты краснеешь?
– Я не краснею, сэр.
– Поверь, Грегори, ты красный как свекла. Так что на самом деле случилось, отчего твои очки согнулись пополам и к тому же перекосились?
Уэйд оттянул воротничок рубашки и смущенно закашлялся, затем устремил взгляд в окно.
– Очки лежали у меня в кармане, когда меня застигла врасплох некая юная леди.
– А я, случайно, не знаком с этой леди?
– О Боже, сэр!
– Неужели на тебя набросилась моя сестра?
– Это не ее вина, – проговорил Грегори дрожащим голосом. – Наверное, я сделал что-то такое, что заставило ее…
– Стоп, – негромко сказал Тристан. – Я знаком с тобой дольше, чем с моей сестрой. Ты не смог бы инициировать бурное проявление страсти, даже если бы следовал письменной инструкции.
– При иных обстоятельствах я оскорбился бы!
– Да полно! Друг мой, ты благообразен, воспитан, респектабелен, и в тебе нет ни капли от хищника.
– Я не согласен, сэр. Будучи вдохновлен должным образом…
Тристану понадобилось все его самообладание, чтобы не расхохотаться.
– Ну и что дальше?
– Дальше я женюсь на ней, сэр! – выпалил Грегори. – Это единственное, что может сделать в данных обстоятельствах порядочный человек.
Когда Тристану удалось справиться со смехом, он, откашлявшись, спросил:
– Ты, наверное, в детстве был алтарником?
– Я методист. У нас мальчики у алтаря не прислуживают, а только зажигают свечи.
– И ты тоже зажигал свечи, так?
Грегори выпрямил спину и расправил плечи.
– Сэр, вы очень затрудняете ситуацию. Я изо всех сил стараюсь поступать благородно…
– И я очень ценю твои старания. Но если ты не влюбился в Эммалину без памяти, то я не думаю, что женитьба на ней принесет счастье вам обоим.
– Но почему же? Вашу сестру целовали!
– Целовали? И это все?
– Целовали довольно крепко!
Если бы Тристану пришлось жениться из-за поцелуя, то он оказался бы у алтаря уже в двенадцать лет.
