— Мы с тобой прошли долгий путь, Лайонел, — гнусавым голосом произнес епископ, — я помню, как ты пришел в эту епархию. Я тогда был всего лишь приходским священником. Ты помнишь те дни, Лайонел?
— Ваше Преосвященство, я не смог помочь той девочке. Я в буквальном смысле сбежал от нее.
Епископ Мэлоуни сложил ладони вместе и уперся в них своим упрямым подбородком.
— Хорошо, давай поговорим об этом. Почему ты причастил эту девушку, если считал, что она этого не заслуживает?
Руки отца Криспина сжались в кулаки.
— Потому что мне было неловко.
— Неловко?
Лайонел избегал взгляда своего старого друга, он отвернулся и уставился немигающим взглядом на танцующее в камине пламя.
— Я чувствовал, что на меня смотрит вся церковь.
— Это так и было?
— Не знаю, но мне так казалось. Все прихожане смотрели на меня, даже служки. Мне было так страшно, — Лайонел провел сухим языком по губам, — обернуться и увидеть ее, стоявшую там на коленях. И я понял, когда увидел выражение ее лица, что она будет стоять там до конца, что Мария Анна Мак-Фарленд будет продолжать стоять возле алтаря с запрокинутой головой и высунутым языком даже после того, как все рассядутся по местам и я начну читать молитву. И я причастил ее, Ваше Преосвященство, я причастил ее, чтобы отделаться от нее!
Епископ Майкл Мэлоуни, продолжая подпирать свой острый подбородок сложенными вместе ладонями, слушал слова отца Криспина, его напряженный голос. Спокойным, ничего не выражающим взглядом он смотрел на его искаженное терзаниями лицо, на резкие, нервные движения и понял, что священник еще не поведал ему того, из-за чего он и пришел сегодня.
— Значит, — прозвучал гнусавый голос, — ты считал, что на душе у этой девочки лежит смертный грех, и все равно причастил ее. Ты исповедался в этом?
— Да. Отцу Игнатию.
— Хорошо, со своей души ты снял грех. Давай теперь поговорим о проблеме этой девочки.
Отец Криспин опустил голову и посмотрел на свои руки. На душе у него по-прежнему было тревожно. Он выбрал старого отца Игнатия из-за того, что мужчина был глух на одно ухо и налагал легкие епитимьи. Лайонел Криспин был ничем не лучше, чем его прихожане.
— Что касается девочки, Лайонел, то мне кажется, что она действительно верит в то, что непорочна, а посему не совершает греха. Быть может, она просто забыла об этом, а быть может, еще что, какие-нибудь проблемы с психикой. Лайонел, мы не проклинаем людей с психическими расстройствами.
— Я не думаю, что у нее какие-то проблемы с психикой, Ваше Преосвященство, ни у нее, ни у ее врача.
— Ах, да, как там, ты сказал, его зовут?
— Вэйд.
— Этот доктор Вэйд заявляет, что Мария в здравом уме и памяти и способна отвечать за свои слова. Тогда получается, что она лжет. Как бы там ни было, меня очень заинтересовало то, что ты мне рассказал об этом партеногенезе. Я бы хотел поговорить с этим доктором Вэйдом и узнать об этом побольше.
Отец Криспин резко поднял голову.
— Ваше Преосвященство, вы же не верите в это!
— Пока не знаю, Лайонел, я не располагаю всеми фактами, хотя из того, что ты мне рассказал…
— Прошу прощения, Ваше Преосвященство, — священник начал вставать, — но эта безумная идея насчет партеногенеза подрывает устои нашей с вами веры!
— Лайонел, пожалуйста, сядь. Ответь-ка мне, каким образом это подрывает устои нашей веры? Напротив, на мой взгляд, эта теория очень гармонирует с нашей религией, в конце концов, разве не такой же догмат лежит в ее основе? Разве Ева или сама Благословенная Дева не были рождены без слияния мужского и женского тел?
— Ваше Преосвященство, я не верю своим ушам! Вы же понимаете, что если девственница смогла забеременеть от обыкновенного электрического шока, то это может поставить под сомнение чудо рождения нашего Господа?
— Лайонел, неужели твоя вера так слаба? Неужели ты не можешь разделить эти два феномена? Две тысячи лет тому назад Бог обратился к деве по имени Мария и назвал ее Благословенной. Как католики, мы должны верить в это. Сейчас, в одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году, другая дева по имени Мария подверглась электрическому шоку и неожиданно забеременела. Какое, я тебя спрашиваю, отношение имеет одно событие к другому? Отец Криспин, первая Мария была избрана Богом. Вторая Мария, Мария Мак-Фарленд, стала жертвой биологии. Как, скажи на милость, она может угрожать твоей вере? Неужто твоя вера так уязвима?
Отец Криспин дрожал всем телом, но попытался взять себя в руки.
— Напротив, Ваше Преосвященство! Моя вера крепка сейчас, как никогда! Она несокрушима!
Епископ Майкл Мэлоуни прищурил глаза и увидел, что Лайонел Криспин не совсем искренен. Он почувствовал тревогу.
— Если твоя вера настолько крепка, Лайонел, — медленно произнес он, — то почему тебя это пугает? Закованный в доспехи не должен бояться деревянных стрел.
Лайонел Криспин стукнул кулаки друг о друга с такой силой, что костяшки пальцев громко хрустнули. Он не мог сказать о том, что терзало его душу: безумный страх, что Вэйд был прав. Что, если девушка была действительно девственницей? И что, если у нее был парень?..
— Лайонел, тебя тревожит что-то еще?
Несколько секунд отец Криспин сражался с собственным волнением, слушая сквозь потрескивание огня завывания октябрьского ветра.
— Доктор Вэйд сказал, что с ребенком могут быть проблемы. Он может иметь патологии.
Епископ Майкл Мэлоуни нахмурил лоб.
— Патологии, какие?
Лайонел Криспин не мог смотреть своему другу в глаза.
— Очень серьезные. Он может быть монстром.
— Понятно…
Завывание ветра, казалось, усиливалось с каждой минутой; он проносился по пустым улицам Лос-Анджелеса, выгоняя из города лето. Лайонел Криспин посмотрел на небольшой стакан с хересом, который стоял на столике возле его кресла. Епископ наполнил его, когда Лайонел только пришел, более часа тому назад, но он до этого момента ни разу к нему не притронулся. Теперь, потягивая херес и слушая ветер, он думал: «Скоро День Всех Святых, потом Рождество, потом Новый год и январь…»
Впервые ему пришла в голову мысль о том, сколько иронии было в том, что крупнейший праздник христиан, Рождество, праздник новой жизни и новых надежд, отмечался в середине самого мертвого, самого безнадежного времени года. Нет, он был не прав. Крупнейшим праздником христиан была Пасха, празднование Воскресения Христова.
По крайней мере так оно должно было быть. Однако люди относились к празднованию Пасхи с гораздо меньшим воодушевлением, чем к празднованию Рождества. По какой-то причине они отдавали предпочтение чуду рождения Иисуса, а не чуду его победы над смертью…
— Святой отец?
