Видишь вон там того человека, Янтье…? Этого беднягу… Что он… Обо мне… Вылизанном господине в длинном пальто… Надушенном духами… С оранжевой ленточкой на лацкане… Что он обо мне думает…? Вот, ради Бога, возьми… Спрячь куда-нибудь… Скорее, дружище… Он что, начал… Своим туловищем, замотанным в лохмотья… Безногий человеческий обрубок на доске… Он что, начал бить поклоны…? Медленно вверх-вниз… И что-то там еще бормочет… И крестится рукой с черными мозолями на кончиках пальцев… Это лицо… На ярко-красном носу повисла сопля… Черт побери… Что ты себе вообразил!.. Это ведь всего двадцать долларов… Мизерная подачка… Прекрати, я не могу на это смотреть!..
Сколько ему может быть лет…? Пятьдесят?… Шестьдесят?… У него почти не осталось зубов… Губы обветрены до крови… Он моего возраста… Черт побери…! Он родился в то самое время, когда мой отец здесь… В черных сапогах… В портупее, опоясывающей его стройное, вечно жаждущее женской плоти тело… Какая беда… И ведь этот человек тоже был молодым… Ребенком был, младенцем… Мать держала его на руках… И глаза ее широко раскрывались… Светились от счастья… Прекрати, дружище, прекрати…! О Эва, я ведь это сам видел…? Собственными глазами…? Я ведь сам видел, в чем высшее счастье для женщины…? Когда у нас появилась Мирочка… И мы стояли… В той самой комнатке… Ты вся сияла, светилась… Испытывала наивысшее блаженство… Ты сияла, как бриллиант… Словно это был не чужой ребенок, а наш собственный… Как же я тебя любил… Как же я тогда тебя любил…! Зачем же ты потом начала меня позорить… Зачем…? Словно не хватало нам обоим горя… Две мокрые тряпки… Затолканные в цинковое ведро… Забытое в саду… Тряпки, брошенные плесневеть… Первый град… Сухие листья… Вот что через несколько лет осталось от супружеского счастья… Ты помнишь, как мы на автобусе ехали обратно…? После кремации… через дюны… Они любому голландцу всегда напоминают о войне…
— Это все по твоей вине, — начала вдруг ты. — Думаешь, я ничего не знаю? Думаешь, я никогда ничего не замечала? Не я, а ты довел Миру до смерти… Из-за тебя она ушла из дома… К тому африканцу… Она мне сама рассказывала… Про все эти мерзости…
«Какие мерзости…? Что за гнусная ложь…!» И с тех пор это уже не прекращалось… Ты продолжала нападать… До чего может дойти человек… чтобы защитить себя… До чего…?
— Господин Либман, — сказал однажды доктор Дюк, когда я лежал на его сером как пыль диване… — Я не знаю, как бы поточнее выразиться. Я соблюдаю профессиональную тайну… За свою практику я столько всего повидал… Но правда ли то, о чем говорит ваша жена…? — Он зашуршал у меня над головой бумагой. — Правда ли, что в отношении своей приемной дочери вы… Ну, что вы, по достижении ею двенадцати лет, вели себя по отношению к ней безнравственно…?
Ах, Эва, как ты додумалась до такой гадости? Начиталась разных мерзких женских журналов…? Человек не может оградить себя от такого… Когда я это услышал, я подумал: «Янтье, лучше бы тебе сейчас мертвым лежать на этом диване… Тут поблизости как раз через дорогу похоронное бюро… Разделаемся со всем разом…!»
— Моя жена немного не в себе… — заикаясь, пробормотал я после паузы. — Моя дочурка…? Одна только мысль о подобном…! Вы ведь знаете, что это значит…? Читали все эти ученые книжки, которые стоят тут у вас в шкафу…? Мира… Это значит «мир»… Да, мы были с ней по-особому близки… Она любила сидеть у меня на коленях… И иногда, случалось… Но уважаемый доктор, мы же все люди…? И вы, и я…
Но доктор Дюк, этот посланник Бергассе, 19,[76]сказал: «И тем не менее здесь написано… Черным по белому… Ваша жена написала заявление. И подписала его… Сам я юридически ничего не могу предпринять, но она…»
Черным по белому, конечно же…! Сколько времени я ломаю себе над этим голову… Черное и белое… Основные тона картины, на фоне которой шевелится и дышит город… И между ними все оттенки серого…
Этот бомж… Он все продолжает… Кланяется, бормочет, благодарит… Эй, сударь…! Please, bitte…! Возьмите лучше еще… Но ради Христа прекратите… Человек вашего возраста, моего возраста… Отрада своих родителей… И чтобы до такого докатиться… Стать обрубком с протянутой рукой… На отсыревшей доске… На Невском проспекте… В этом литературно знаменитом закоулке… Как же сегодня омерзительно ветрено… омерзительно… Жаль, что принц приезжает именно сейчас… Блистательный потомок Оранских — оранжевое солнышко… Но мы, смертные, не имеем права голоса в этом мире… Все решается наверху… О, дети мои…
Мне пора двигаться… Который сейчас час…? «Принц, мой дорогой принц…» Как бы мне не забыть этот великолепный зачин… Небо фиолетовое и янтарное… Гладкое и круглое… Как внутренняя сторона деревянной ложки… Какое странное освещение… Нет, что я и говорил — для королевского приема погода неподходящая… «Алле, алле, говорит Бандунг!..»[77]Я вам, милые мои, сейчас кое-что расскажу… Анекдотец… На этот раз не про пылесосы… А один конкретный факт нашей отечественной истории… Нет, в новом голландском паспорте вы его не найдете…
Мой отец… Загорелый, после длительного морского рейда в Южную Америку — на судне он служил помощником кока… И вот как-то раз в роттердамском порту… к нему подошли двое переодетых полицейских в плащах… Арестовали и куда-то повели… В пакгауз, груженный мешками какао и табака… Юлианочка тогда только что стала королевой… Его усадили за стол… На деревянный стул… Разрешили закурить… Яванский табак… Но вначале направили в лицо яркий прожектор настольной лампы… Точь-в-точь как в кино… Мило, не правда ли…? Но потом… Это еще не все… история продолжается… «Либманн? — спросили его, — ты Йоханнес Либманн?» «Так точно», — ответил мой отец, его фамилия заканчивалась на двойную «н»… Этого он никогда не отрицал… Тогда ему предложили следующее… Это такая же правда, как и то, что я жив, дорогие мои соотечественники… Такая же правда, как и то, что я жив…! Ему предложили выбор: либо поехать сражаться, туда, в Индонезию… Либо… Потому что могли… Против восставших ломбокцев…[78]Этих неблагодарных арахисов…[79]Ну, то есть… Потому что на фронте могли понадобиться отлично тренированные ребята… Для специальных операций… «Ну, ты понимаешь? Разного рода миссии в защиту национальных интересов… Это твой шанс, Либманн, не упускай его…» И еще они сказали: «Ты ведь там, в России, конечно же, мочил этих любителей красной икры десятками… Сбивал их, как пустые жестянки на ярмарке… Что, нет…? Ты служил солдатом в госпитале…? Так все говорят…» И тогда мой отец сказал: «Вы можете мне верить или нет. Но я до сих пор не убил ни одного человека… Я, как мог, помогал умирающим…» Он спросил, не держат ли они его за сумасшедшего… «Хотите меня наказать, пожалуйста… Но я не собираюсь стрелять в несчастных бедолаг на другом конце земли… Все это, конечно, во имя королевы…?!» Через месяц его осудили и на несколько лет упекли под Хаарлемский купол… Вот, собственно говоря, и все… Вся история… Ну что, разве не прелесть…?
