— О больнице и речи быть не может, пока у тебя есть мы, — шепчет ей Ева и уходит на второй этаж.
Оставшись с Йоаном, она наблюдает, как пустеет бутылка бордо. Сама пить боится. Обморок нарушил биохимический баланс. По опыту знает, что равновесие восстановится не раньше чем через неделю. Она пришла в себя и снова мучается старой знакомой: застенчивостью. Чувствует себя серой, потрепанной в выцветшем старом костюме, слишком теплом для жаркой кухни. Но не может снять пиджак: под ним ничего нет. Даже лифчика.
Йоан берется за бутылку уверенной рукой алкоголика и выливает остатки вина в бокал на тонкой ножке. Сигареты у него кончились, и он стреляет у Нины, придется ему курить с фильтром.
— Моя жена меня не любит, — вдруг заявляет.
От столь неожиданной откровенности Нина замирает, она не знает, что сказать.
— Просто не замечает, как будто нет меня.
— Может, она слишком много работает, — говорит Нина первое, что приходит в голову.
— Не знаю, почему она меня разлюбила. Я все делаю, чтобы ей угодить, но она меня не замечает. — Лицо его еще больше побледнело и осунулось.
После обморока Нина чувствует себя слабой, хрупкой, но все же предлагает прогуляться. Он отвечает, что слишком пьян, но уже от одного того, что она нашла слова и произнесла их вслух, стало легче.
— Мы своего рода сообщники, — продолжает он с кривой улыбкой.
Ироническое замечание сорвало корку с ее памяти, обнажило открытую рану.
— Прошлой ночью я видел его в своем кабинете, возился там с макетом. Он тихо стоял в самом темном углу. Такой живой, я мог до него дотронуться, но, казалось, ему теперь никто не нужен.
— Не так ему надо было уйти.
— Я совершенно с тобой не согласен. Он принял единственно правильное решение, — произнес Йоан с яростной убежденностью, будто речь шла о нем самом.
— А мы тоже поступили правильно?
— Это нельзя отделять. Одно логически вытекает из другого. — Он ссутулился, глаза закрыты. Нина встала, пожелала доброй ночи и поблагодарила его. Йоан очнулся и проводил ее в комнату для гостей с отдельной ванной, как в апартаментах дорогого отеля.
Она легла на покрывало прямо в одежде. Недавние события крутились в голове смесью обрывков фраз и размытых лиц. Она слишком не в себе, чтобы уснуть. Каждая клеточка тела повернута на сорок пять градусов и торчит под неправильным углом. Мозг вынесло, вместо него — какая-то резиновая каша, распирающая черепную коробку.
Когда, измученная бессонницей, она спустилась в столовую, Ева в одиночестве сидела за завтраком. Йоана ждала работа сценографа в Стокгольмском драматическом театре, и он еще в пять утра уехал в аэропорт. Нина села за накрытый стол. Ева налила ей сока и озабоченно поинтересовалась здоровьем. Она честно ответила, что не спала, но ей намного лучше, потому что она чувствует себя у них как дома.
— Можешь оставаться, сколько захочешь.
— Ты так обо мне заботишься.
— Это ты нам делаешь одолжение. Мне сегодня снился странный сон, — продолжила Ева совершенно другим тоном. — Мне снилось, что мы с Йоаном идем по саду, держась за руки. Внезапно он протягивает мне револьвер и просит застрелить его. Я не хочу в него стрелять. А он говорит: «Или ты, или я», — и показывает на меня пальцем. Я взяла револьвер и нажала на спусковой крючок. В тот же самый миг я проснулась, Йоана уже не было, он летел в самолете. Я лежала одна в холодной постели.
— Ты его любишь? — отважилась Нина.
— Наша жизнь течет своим чередом. Мы не мешаем друг другу работать. Просто я не могу примириться с его изменами. Даже в день нашей свадьбы прошлой весной. Ненавижу эту честность, эти его откровения по поводу своих интрижек. Почему я должна все это выслушивать? Это ужасно.
— А может быть, ему тебя не хватает, — говорит Нина.
— Я его не удовлетворяю, — вздыхает Ева, — я такая обыкновенная.
— Ты себя недооцениваешь.
— Пусть лечится от сексуальной зависимости. Что-то нужно делать. Он должен перемениться.
— А ты никогда не думала развестись?
— Я не отдам его другой. Иначе все мои страдания — напрасны.
— Он не единственный мужчина на свете.
— С другими будет все то же. Я-то прежняя.
— Как-то пессимистично.
— Я реалист, — констатирует Ева. За последнее время она изменилась. Исчезла мягкость.
Нина больше не задает вопросов. Она боится, что привнесла свои негативные вибрации в этот прекрасный дом. Что каким-то непонятным образом виновна в их несчастьях.
— Нас познакомил Стефан. Он нас объединял. Был нашим ангелом-хранителем. С ним всегда можно было поговорить, попросить совета. Когда он умер, все пошло наперекосяк, — произносит Ева.
Нину снова захлестывает чувство вины.
— Не знаю, что бы я без вас делала.
— Мы же друзья.
— Я ведь вас и не видела на приеме, пока ты не подошла помочь.
— А мы только приехали.
— Не надо было…
— Хороший повод уйти пораньше. Мы стали домоседами. Больше никуда не ходим. Слишком много работаем, слишком мало живем. Но летом я поеду в Индию. А Йоан пусть сам решает, ехать или нет. Я не могу вечно ждать, когда он возьмет себя в руки.
— Мне тоже надо бы уехать куда-нибудь подальше. На другой край света, — говорит Нина.
— Поехали с нами.
— Я заказала поездку в Бангкок. Всю жизнь мечтала увидеть храмы с огромными золотыми статуями Будды.
— Мне Бангкок представляется этаким царством мертвых с разноцветными лампами.
— Когда вернусь — расскажу.
— Ты поедешь одна?
— Да. — Она встала из-за стола. — Спасибо.
— Ты же ничего не съела, — сказала Ева.
Нина поднялась наверх. Сняла неудобный костюм, похожий на старую форму железнодорожника. Вошла в ванную смыть с тела вчерашний липкий пот, который после обморока пахнул нашатырем. Долго стояла под душем, пока кожа не окрасилась в розовый цвет крови, текущей по жилам, пока не почувствовала себя новым человеком.
Ева накрыла к обеду и принесла из сада подснежники и лютики.
— Ты помолодела с прошлого раза, — заметила она.
«Прошлый раз» был на похоронах. Ей вечно дают лет на десять меньше, что кажется совсем не лестным, а неловким.
— Да садись же. Я принесу вина.
— Мне не стоит.
— Тогда воды со льдом. Be my guest[22], — сказала Ева, исчезая в кухне.
Нина встала в дверях, выходящих в сад. Старый сад с клумбами и фруктовыми деревьями, как в детстве. Он напомнил ей о том, что надо отменить сегодняшнюю встречу с психоаналитиком. Она убеждена, что именно психоанализ вызвал приступ дурноты и что занятия с Шарлоттой продолжать не сможет.
