— Ты не рад видеть брата? — спросил титулярный советник.
— Я не вижу его…
Беспалов спохватился.
— Ну, я не то сказал… Раздражительный он стал, нынче, — обернулся он к Оресту и показал на Виталия, — Ты бы сказал ему что-нибудь…
— Да что я ему скажу? — спросил Орест, явно нацелившийся взглядом на Виталия. — Я тебе привез из-за границы часы, — сказал он все-таки.
— А на что мне они?
— Часы, брат, особенные! с «репетицией» это называется. В любой момент нажмешь пружинку, они тебе отобьют сейчас же часы и минуты — и смотреть не надо.
— Стенные? — спросил Виталий…
— Нет, карманные, золотые…
— У моего камердинера будут такие часы, — глух произнес Виталий, но сейчас же добавил: — А где же они?
— Дома. Схожу, принесу, — ответил Орест.
— Как же ты говоришь «дома»! — воскликнул титулярный советник. — Твой дом тут, Орест… Ты, может, хочешь рюмку водочки, опохмелиться?
И, не зная, чем еще ублажить Ореста, он отпер буфет, достал заветный графинчик и подал его и рюмку.
Для Ореста не существовало ничего священного. Он, вместо того, чтобы налить водку в рюмку, стал бесцеремонно, к ужасу титулярного советника, пить прямо из горлышка графинчика.
— Погоди, ты не все! — не утерпел Беспалов.
— Не бойтесь, оставлю, — успокоил его Орест, ставя графинчик на стол. — Вы знаете судьбу Наполеона Бонапарта? — торжественно спросил он у титулярного советика.
Тот присел только, распустив полы.
— Наполеон у меня камердинером! — сказал Виталий.
— Вот как! — удивился Орест. — Ну, так видите ли, этот Наполеон из простого корсиканца стал императором и еще может возвыситься даже до камердинера великолепного Виталия! Я на такое возвышение, конечно, не рассчитываю, но все-таки не желаю прозябать у вас за шкафом…
— Я тебе комнатку отведу, что мы сдаем, в ней же никто не живет, — предложил Беспалов.
— А харчи?
— Харчи у нас хорошие. Намедни я соорудил рассольню…
— Я говорю, милостивец, насчет вина и елея, — пояснил Орест. — Теперь мне полное раздолье…
— Неужели ты нас променяешь на вино?
— Поменял же Наполеон родительский дом на пушечный дым и гром барабанов. Эти смертоносные орудия, на мой взгляд, гораздо отвратительнее невинного вина. Замечаете вы прелесть каламбура в словах «невинное вино»? Будь я дюк Ришелье или что-нибудь в этом же роде, и, наверное, этот каламбур повторился бы в истории!
— Ты уходишь, Орест? — спросил Беспалов-младший.
— Ухожу, Виталий.
— Опять надолго?
— Нет, я вернусь скоро.
— И принесешь часы?
— Ах, да, часы… принесу!.. Впрочем, вот что, почтенный муж! — обратился Орест к титулярному советнику. — Помните такой уговор: когда я буду пьян, то буду являться к вам на ночлег! Потому что понимаю, что в гостинице, где я остановился, в таком виде являться неудобно!
— Вот и отлично! — воскликнул Беспалов. — Значит, ты у нас будешь ночевать каждый день!.. Я дам тебе ключ от парадной двери, чтобы ты мог зайти, когда захочешь…
— Нет! — возразил Орест. — Привычка — мать всех пороков или как это там говорится, но парадной двери я не найду пьяный. Кухонное окно — дело другое! Итак, с величайшим почтением и глубокой преданностью имею честь быть, как пишут в официальных письмах!..
Глава LXI
На другой же день после своего приезда Саша Николаич, чтобы исполнить свое обещание, данное умирающему, поехал на Фонтанку в дом Сулимы, где, как он знал, жила Маня.
Любовь, или, вернее, страсть былая его к ней, уже успела пройти, и он чувствовал себя вполне равнодушным. Он даже хотел увидеться с Маней, чтобы проверить себя, действительно ли прежнее не оставило в нем никаких следов.
Маня его встретила в дорогом, прекрасном наряде, который шел ей гораздо больше, чем ее прежнее скромное платье, которое она всегда носила в доме Беспалова. Она приобрела новую манеру оттягивать книзу углы губ и это значительно портило ее. Ее черты оставались красивыми по-прежнему, но Саша Николаич уже не находил в них прелести и, к своему удовольствию, заговорил с нею вполне спокойно.
Заговорил он сухим, деловым тоном.
— Ах, вы от имени моего отца! — с подчеркнутым пренебрежением произнесла Маня.
И это было неприятно Саше Николаичу, как, впрочем, и все остальное, что она делала и говорила.
Когда он рассказал ей о портфеле, выражение ее лица изменилось и она приняла этот портфель без пренебрежения.
О прежнем не было сказано ни слова между ними, и Саша Николаич ушел, вполне собой довольный.
В зале, через который ему довелось проходить к передней, его встретил Сулима.
— Я очень рад, — заговорил Андрей Львович, — что вы пожаловали к нам! Вы только вчера приехали?
— Откуда вы это знаете? — удивился Саша Николаич.
— Я многое знаю! И, между прочим, я вам хотел сказать… Впрочем, пройдемте ко мне в кабинет!
— Но ведь дела между нами кончены, надеюсь? — сказал Саша Николаич.
— Может быть, не совсем… Милости просим!.. Пройдемте!..
Сулима провел Сашу Николаича в кабинет и плотно притворил за собой дверь.
— Сядемте!.. поговорим! — произнес он. — Разговор будет недолгий! Знаете ли вы происхождение тех денег, прямо скажу, того богатства, которое вы нашли на доставшейся вам мызе по наследству?
«Я знаю! — хотел ответить Саша Николаич. — Что ты, мой друг, принадлежишь к шайке, которая обделывает темные делишки». Но он воздержался от этого и только проговорил:
— Откуда же вам известно, что я на мызе нашел «богатство», как вы говорите?
— Откуда? — переспросил Сулима. — Потому что я знаю происхождение этого богатства и также знаю, как оно туда попало.
Андрей Львович приостановился, ожидая, что Саша Николаич что-нибудь скажет. Но тот молчал.
— Есть такой старичок-архитектор, — продолжал Сулима, — родом он голландец, но завезен в Россию лет пятнадцать тому назад, чуть ли не по приказу самого Потемкина, а может быть Орлова, я не знаю этого наверное. И вот этот архитектор передал мне свои записки или воспоминания, которыми он занялся недавно, желая их опубликовать. Познакомьтесь с ними: из них вы узнаете о происхождении богатства кардинала Аджиери. — Он взял со стола переплетенную сафьяном тетрадь и передал Саше Николаичу. — Вот, не угодно ли?
— Вы мне позволите взять ее с собой? — спросил Саша Николаич.
— Пользуйтесь! Только будьте добры вернуть ее потом…
Вернувшись в гостиницу с тетрадкой, Саша Николаич хотел сейчас же приняться за чтение, но его ожидал Орест.
