За пять лет поселение выросло, появились новые лица, а знакомые сильно изменились, и Бьярни никто не узнал. Он чувствовал себя призраком, вернувшимся туда, где жил много лет назад. Ему не хотелось сразу окликать своих прежних друзей, этому еще придет время.
Рябина с раздвоенным стволом все также росла у крыльца братниного дома, и под ее ветвями Грэм натирал жиром свежую бычью шкуру. Он поднял голову, когда Бьярни остановил лошадь рядом с ним, и с минуту они смотрели друг на друга.
— Не узнаешь? — спросил Бьярни.
И увидел, как глаза брата потихоньку просветлели.
— Борода тебя изменила, — ответил Грэм.
Он встал, вытирая жирные руки о штаны, и, когда Бьярни спрыгнул с Ласточки, воскликнул:
— Бьярни! Столько лет прошло!
Они обнялись, похлопали друг друга по плечу.
— Пять лет! Целых пять лет, а мы думали, ты утонул!
— Однажды мне тоже так показалось, — сказал Бьярни. — Но я вернулся. Как я рад тебя видеть, старший брат, — хотя теперь он был выше Грэма.
Ангарад тоже спрыгнула на землю и смотрела на них, держа Ласточку за поводья.
Бьярни подошел к ней и притянул к себе.
— Я вернулся не один; это Ангарад, моя жена.
Он почувствовал, как она напряглась, и вспомнил, что для здешних жителей она пока не стала его женой — что ж, через несколько дней это можно исправить. Он крепко сжал ее руку.
Слуга увел Ласточку на конюшню, и они всей толпой зашли в дом — родное место, изменившееся за пять лет так же, как и Ингибьюрг, которая испуганно подняла голову от кипящей на огне кастрюли — ее лицо отяжелело, и около рта появились морщины. И дети — один лежал в люльке, а другой сидел у огня и играл маленькой деревянной лошадкой, которая скакала по теплому полу рядом с очагом. И собаки. Он поискал среди них Астрид, но ее не было. Что ж, прошло пять лет, даже больше; она, наверное, уже умерла.
— Ингибьюрг! Смотри, что вынес к нам прилив, — сказал Грэм.
— Вижу, — ответила Ингибьюрг сквозь пар из кастрюли, которую она помешивала. — Да благословят боги твой приход, Бьярни, брат моего мужа. И кого это вынес прилив вместе с тобой?
Ангарад ответила сама, старательно выговаривая норвежские слова:
— Я его жена, меня зовут Ангарад.
— Ангарад, уж точно не норвежское имя.
— Нет, — сказала Ангарад, — мой народ древнее, чем норвежский.
— Она еще плохо говорит по-нашему, — вставил Бьярни.
— Так, значит, она из бриттов?
— Да, из Уэльса. Датчане сожгли ее дом.
Ему все равно пришлось бы врать про Ангарад, и потому можно было придумать что-нибудь интересное и правдоподобное.
Женщины оглядели друг друга с ног до головы, прицениваясь, как Хунин и два пса, которые встали у очага, слегка ощетинившись.
— Ингибьюрг, принеси нашим гостям попить.
И когда она поднялась и ушла во внутреннюю комнату, Грэм подвинул стулья к огню, и они сели, поглядывая друг на друга и не находя, что сказать, после пятилетнего молчания.
— Мы не чаяли увидеть тебя снова, — наконец сказал Грэм. — Хериольф решил, что ты утонул.
Бьярни оживился.
— Хериольф? Он был здесь?
— Да, в начале лета. Он рассказал, как «Морская корова» чуть не погибла в бурю у Ормсхеда[103]. Он сказал, что ты плыл с ними в Рафнглас, и черный пес с тобой. Этот?
— Да.
— И как собака упала за борт, в смертоносные волны, а ты бросился за ней. А он и его команда ничем не могли помочь, и только пытались увести корабль от скал…
— Значит, они выбрались? — обрадовался Бьярни.
— Их долго носило ветром, пока им удалось укрыться в бухте Конуэй[104], чтобы починить корабль. Они думали, что ты утонул, и не искали тебя, хотя оставили здесь твой меч и сундук — если каким-то чудом, ты придешь за ними.
Бьярни огляделся вокруг, как будто ожидая увидеть их тут же, у стены.
— Мой меч? Мне надо было догадаться, что Хериольф позаботится о нем. А я оплакивал его смерть, как и он мою. Меч у тебя?
— Нет, он оставил меч и сундук у вождя.
Ингибьюрг вернулась с кожаным мехом жирного молока и поднесла его сначала Бьярни, затем Ангарад, сказав, как требует обычай:
— Пейте, и пусть ваш приход будет счастливым.
Она принесла, кроме того, сушеное мясо и овсянку, добавила их в кипящую кастрюлю и спросила, чуть помедлив:
— Вы ведь поужинаете с нами? Скоро все будет готово.
— Они не только поужинают с нами, — сказал Грэм и повернулся к Бьярни. — Этот дом был твоим прежде, чем ты отправился в странствование; и теперь он — твой и твоей жены. Оставайся с нами, младший брат, пока мы не сделаем для тебя пристройку и не расширим усадьбу.
Но Бьярни видел тревогу в его взгляде, и видел, как сжались губы Ингибьюрг. И обрадовался, что думал устроиться иначе.
— Нет, брат, спасибо за гостеприимство, но я хочу жить на своей земле и построить дом для себя и жены где-нибудь на склоне долины.
Облегчение блеснуло в глазах Грэма — он никогда не умел скрывать свои чувства; и Бьярни помрачнел.
— Мы с радостью вернемся к ужину. А ночь я проведу в Каминном зале. Только приютите Ангарад, пока она будет готовить свадебный пирог, и дайте ей подвенечное платье. Вот все, о чем я прошу.
Они попытались было возразить, но Бьярни встал.
— Теперь мне надо найти Рафна, забрать у него меч и передать послание, которому он обрадуется.
Он повернулся к Ангарад. Старший ребенок уже забрался к ней на колени, и прежде чем она успела снять его, сказал;
— Нет-нет, пусть сидит.
Он приподнял прядь ее волос и склонился, чтобы поцеловать ее, как бы заявляя свои права пред семьей.
Прощаясь, он ласково положил руку на плечо Грэма:
— Надеюсь, ужин не остынет до моего возвращения.
Он свистнул Хунина, хотя в этом не было необходимости — пес уже вскочил и побежал за ним, и они вместе вошли в меркнущий свет заходящего солнца.
Он нашел вождя Рафна на берегу. Вождь наблюдал, за починкой драконьей головы на носу корабля, видимо, пострадавшего в одну из летних бурь.
По дороге к берегу его уже узнавали, послышались приветствия, и весть о его возвращении побежала далеко вперед — когда он вышел на берег, могучий рыжий с проседью человек, сидевший на бревнах у входа в корабельный сарай, оторвался от работы и без всякого удивления произнес:
