— По-русски без акцента шпаришь. Не подумаешь даже, что чучмек
— А что значит чучмек?
— У нас так всех азиатов зовут. Чучмеки бестолковые…
Помолчали.
Из темноты доносится приближающийся дробный топот ног по траншее. Это командир отделения Огарев ведет группу бойцов на смену наблюдателям и боевому охранению. Среди них Дробязко, Новиков и рецидивист Басмач — Карнюшкин. Все из отделения Имашева.
— Что случилось? Заснул, что ли? — обеспокоенно спрашивает Огарев, подсаживаясь к Имашеву. Грохотов его не предупреждал, что ротный в траншее с проверкой находится, и он недоумевает, подозревая неладное со своим бойцом.
— Нет.
— А что там ротный делает?
— Мертвяков фрицевских считают. Про офицера ихнего что-то говорили. Кажись, разведку за языком послать хотят.
Огарев быстро смотрит на Богданова.
— Ты в курсе?
— Офицер там лежит. Ротный думает, что за ним ночью обязательно приползут. Засаду хочет устроить.
— А кто в поиск за языком поползет? — встрепенулся Дробязко. — За это ведь освобождение полагается.
— За добровольцами в первый взвод послали.
— Я тоже доброволец. Хочу за языком.
— Остынь, хохол! — останавливает Дробязко Новиков. — Разведчик из тебя… Ты чё? Твое дело цинки Литвяку подтаскивать. Не смеши, а!
— Меня ротный знает. Я пойду!
— Иди, иди! У хохлов голова до обеда только работает…
— Тимчук говорил — Сачок бузу затеял! — вдруг припомнил Дробязко. — На ротного накапал. Будто мы бока отлеживали, а он нас нарочно в атаку не поднимал. Сам командовать хочет.
— Тима один раз в бой сходил, с перепугу еще не отошел. Штаны на ветер просушить вынес, парашу пустил!
— Сачков, Сачков! — подлил масла в огонь Богданов. — Потому комбат против нас пулеметы и выставляет.
— Командир из него… Пистолетом только махать… Ротный с первого дня воюет, толк знает.
— Не нарвался он на Штыря или Кныша. Они на него давно зуб точат. Отмахался бы уже!…
— Ша-а, братва. Кончай базар, — будто защищаясь от удара, выставляет перед собой растопыренные пятерни уголовник Карнюшкин. — Вы чё — по особистам соскучились? Я видел — не видел, слышать — не слышал. Мне они ни к чему. Я помочиться на этот момент отстал. А вы как хотите.
Огарев, спохватившись, гасит не на шутку разыгравшиеся страсти, командует бойцам подъем. На смену Имашеву остается Дробязко.
* * *
Когда дверь от грубого толчка распахнулась и в блиндаж с шумом ввалилась группа бойцов с оружием в руках, Павел с Грохотовым и связными как раз заканчивали позднюю вечернюю трапезу. За столом произошла немая сцена. Трое из пяти бойцов были блатняками из ближайшего окружения Сашки Ростовского, включая его самого, собственной персоной выступавшего впереди Махтурова. Такие вот добровольцы в поиск за языком.
Молча выматерившись про себя от досады, Павел уставился вопрошающим взглядом в непроницаемое лицо Махтурова.
— Ты кого привел?
— Добровольцы.
— На ту сторону, что ли? Я сказал — самых надежных!
— Ну.
— Чего ну? Драпанут, и след простынет.
Махтуров, потемнев, выдавил желваки на скулах.
— Эти не драпанут. Если хочешь — сам с ними пойду.
— С каких пор ты к ним верой проникся? — Закусив удила, Павел уже не думал и не заботился о том, что не пристало ему выяснять отношения с подчиненным командиром на глазах у бойцов. Какая-то чуждая неосознанная сила подмывала его на резкость и грубое слово. Наверно, это страдало его ущемленное самолюбие. Не ожидал он такого подвоха от Махтурова.
— Не гони пургу, ротный! — выступил вперед Ростовский. — Ты нас в бою видел? Мы первыми в окопы к фрицам ворвались и пулемет вместе с Махтурычем закидали. Я двух гитлерюг в траншее завалил. Махтурыч знает.
— Штрафник Краев, — поднимаясь из-за стола и надвигаясь на солдата с недвусмысленным угрожающим видом, потребовал Павел. — Сначала доложите как положено о цели прибытия, а когда разрешу — разговор вести будете.
В блиндаже все притихли, почувствовав назревающий скандал. Павел услышал, как за спиной, швырнув в сердцах ложку, двинул, поднимаясь, стулом и пошагал в дальний конец Грохотов.
Краев, не дрогнув, выдерживает напор Колычева, тянет замедленно, с усилием руку к ушанке, но, подстегнутый требовательным взглядом, подтягивается, добавляет руке четкости.
— Гражданин ротный, штрафник Краев прибыл для выполнения боевого задания по взятию языка.
Павел берет себя в руки. Чем, собственно, не устраивает его Краев с дружками? В самом деле думает, что побегут к немцам? Чепуха. Это он зря, по вздору. Ни к каким немцам урки не побегут.
Но тогда что? Да, есть приказ, запрещающий посылать в разведку штрафников из числа уголовных элементов. И Махтурову этот приказ известен, да и уголовникам тоже. Пожалуй, в этом суть.
— Ротный, — почувствовав перемену в настрое Колычева, заторопился Краев. — Вот мы трое, я, Кисет и Барыга, — мы по соннику привычные работать, нас ни одна собака не учует. Лучше нас никто не сработает… Без понтов.
— А фамилии у них, Краев, есть? Или они с кличками на свет народились?
— Ну, Колодин и Данилин. Чё фамилии-то? У нас их по нескольку штук на каждого. Мы дело предлагаем.
Противясь себе признаться, Павел в глубине души все же сознает, что, будь на то одного его воля, уговаривать его бы не пришлось. Если исходить из здравого смысла, а не из приказа, и думать о пользе дела, то посылать за языком надо уголовников как обладающих для этого соответствующей практической подготовкой. То есть идти на нарушение приказа, четко представляя, на что идешь. Приказ не может охватить всего многообразия конкретных ситуаций, но в отличие от правил, где допустимы исключения, исключений, к сожалению, не допускает. Но будь что будет.
— Не сомневайся, ротный. Сработаем в чистом виде. Ты лучше, пока мы ползаем, ксиву пиши, чтобы справилы об освобождении нам выдали.
— Ладно, — уступает Павел, хотя отдает себе отчет, что делать этого ему все-таки не следует. В случае неуспеха самодеятельность с разведкой ему даром не пройдет. — Пойдете втроем или еще двоих для прикрытия выделить?
— Втроем. Мы за себя в ответе. За других не знаем.
— Хорошо. У вас есть два часа на сборы и отдых. Выполняйте.
— Только на честняк играем, ротный, — оборачиваясь от двери, условливается Ростовский — Краев. — Если фрица притащим, чтобы ксивы готовы были. Резину тянуть не будешь.
— Если языка возьмете, даю честное слово — лично за вас перед комбатом ходатайствовать буду.
