— Понятно. В соединении, говоришь?
— Ну, не знаю. В составе их.
— Да, но только вел всех Киселев. И ты должен был быть с ним рядом, со своим говорящим ящиком. Он-то, конечно, тебе ничего не скажет, ты поступил, как положено, и воевал смело, но по-человечески твое место у него за спиной или сбоку. А вдруг чего скорректировать нужно?
— Да, но он сам сказал — не надо.
— Да мало ли чего он сказал? Ты должен был ответить, что останешься рядом. Он же в тебя верит! Специально нашел, проверил, жив или нет. Я ж видел, как он тебя за ногу не пустил. А остальные побежали. Хорошо, ребята у нас ушлые, со стороны обошли и забросали гранатами этого пулеметчика. А ежели б он стрелял? Крупнокалиберный — это тебе не игрушки. Зацепило, считай все, а если выжил — инвалид. Так что ты на будущее — имей в виду!
— Что? Тогда, нужно за рацией в деревню возвращаться?
— Не нужно. Я случайно одну захватил. Вон видишь, танк подбитый дымиться? Подойди к танкистам, скажи: я за рацией прислал. Они там ремонтируются, еще долго стоять будут, но ты иди сразу и потом к комбату. Порадуешь его.
— А Федора не видел?
— Видел. Он еще в поле лег.
Григорий промолчал, посмотрел на небо и спросил:
— Много наших погибло?
— Да считай все. Человек пятьдесят от пяти сотен осталось. Там вон, правее, глянь. Места нет, где покойник не лежит. По трупам бежали.
— Получается, мне повезло, — задумавшись, произнес Григорий.
— Ты, это, за рацией иди и не думай об этом. Рано тебе еще такие вещи обмозговывать.
— Значит, я еще войне нужен, — решительно произнес солдат.
— Все мы ей нужны и те, что погибли тоже, — ответил Савчук. Он хлопнул радиста по плечу, повернулся и ушел искать тех, кто остался.
Григорий побежал к подбитому танку.
— Эй, ребята! Савчук рацию оставлял?
— Да. Заберешь? — спросил командир танка.
— Конечно.
— А что ж сразу-то не взял? Забыл?
— Нет. У нас штабы объединили, там своих радистов навалом. А теперь нужно рядом с комбатом быть. Мы ж где-то остановимся перед следующим рубежом.
— Нет, радист. Вечером должны в город войти. Слышал, да? Второй рубеж на окраине.
— Знаю.
— Ну вот. Значит, штаб твой будет на ногах.
— Посмотрим. Если вечером в город войдем, то и штаб там уже сделаем. Да у нас и штаб-то — я да комбат.
— Это неважно, главное, что он есть.
— Ну все, ребята-танкисты, покедово, я побежал комбата искать. Вдруг связь понадобиться.
— Давай, удачи. Если что — в городе встретимся.
Григорий надел за спину рацию и быстрым шагом пошел к окопам. Увидев Савчука, спросил где Киселев, и тот показал ему на укрепленное мешками заграждение.
— Товарищ майор, разрешите обратиться? — спросил солдат.
— А, Гриша. Ну, как сам-то? Чего у тебя?
— Да вот, рация. Связь не нужна?
— Золотой ты мой — конечно, нужна. Давай, вызывай!
Григорий снял рацию, включил ее, настроил волну и стал по старому позывному вызывать штаб дивизии.
— Рядовой Михайлов — ваш позывной «Город семь», наш — «Поле», — услышал он радостный голос Титовой.
— Леночка привет! Соедини с комдивом.
— На связи, — ответила радистка.
— Товарищ майор, комдив!
— Палыч, я знаю, что я с 11-й, но у меня все люди кончились. Дай подкрепления.
— Хорошо. После обеда принимай две роты.
— Ну вот и ладненько! — ответил Киселев. Он отдал микрофон Григорию, улыбнулся и добавил:
— Живем!
— О, смотри, каша едет, — закричали рядом солдаты. Гриша обернулся и увидел три полуторки с прицепленными к ним полевыми кухнями. Они подъехали к первому окопу и остановились. Кашевары залезли на котлы и, открыв крышки, стали кормить тех, кто уцелел в этом бою.
Из кабины выскочил Егор. Увидев своих, он подбежал к старшине и слезно стал умолять:
— Ну дайте мне хоть одного фрица кончить! Дайте, братки, я в долгу не останусь.
— Да ты чо, сейчас нельзя, — ответил Савчук и посмотрел на комбата. Майор отвернулся и махнул рукой.
— Ну… значит, можно, — подытожил старшина. — Тока смотри, в сторонку отведи! Эй, ребята, помогите ему, — обратился он к двум бойцам из батальона.
— Братки, ну не могу. Война кончается, а я все с этой кашей вожусь, — заныл Егор.
— На, — Савчук сунул ему в руки автомат. — Иди вон в окоп.
— А кого? — спросил кашевар.
— Да вот видишь офецерюга — эсесовец. Скажем, что власовец, по-русски говорил — их приказано в плен не брать.
— Спасибо, старшина, — обрадовано ответил Егор. Его глаза загорелись, и он с ненавистью посмотрел на немца. Солдаты оттащили его в окоп и крикнули кашевару:
— Ну, иди сюда.
Он быстро спрыгнул и пробежал к ним, перезарядил автомат и, увидев глаза немца, замер.
— Вот дурак, в глаза не смотри! — крикнул комбат, но Егор остолбенел. Он увидел взгляд врага и не мог вот так лишить его жизни.
— Что, слабо? — спросил стоящий рядом солдат. — Иди тогда, кашу вари.
Егор молчал, на его пухлых розовых щеках и лбу появились здоровые капли пота.
— В глаза не смотри! — еще раз сурово крикнул комбат.
— Ну, давай, — стал подгонять его крепкий солдат.
— Не мешайте ему! — крикнул старшина.
Егор обернулся, посмотрел на Савчука и, не поворачивая головы, нажал на курок. Немца отбросило от ударов пуль. Он простонал и замер.
— Все, готов, — посмотрев на труп, произнес здоровый парень. Егор выронил автомат, сел в окопе и прижался руками к земле.
— Оставьте его. Пусть отойдет, — приказал комбат. — Все, есть идите. И добавил: Хороший немец, смелый. Понял, что его сейчас расстреляют, но умолять о пощаде не стал. Вот с такими, охреневшими, сегодня встретимся. После обеда снова пойдем в атаку. К вечеру нужно к городу вплотную подойти.
Григорий стоял рядом с ним и все видел. Услышав первую просьбу кашевара, он сам остолбенел и потерял дар речи. Как это он вот так, когда не стреляют? Но после того, как все произошло, спрыгнул в окоп и подошел к Егору.
— Пойдем. Не оборачивайся. Ты свой счет открыл.
— Гриш, как это?
— Нормально. Но вообще, нельзя так, это неправильно. В бою все по-другому.
— И что теперь?
— Да ничего, не думай о нем как о человеке. Помни что это враг. У тебя кто от фашистов пострадал?
