Я указала на записку, лежащую на столе.
— Ну правильно! — проворчал Марк, прочитав послание. — Вечно его нет именно тогда, когда в нем возникает нужда. Можно не сомневаться — завтра он появится не раньше ужина.
— А почему ты хочешь отправить к Липучке его?
— А кого ты предлагаешь? Лешу?
— Генриха. Он уже с ней познакомился.
— Познакомился, убедив Белоусову, что не питает к ее персоне корыстного интереса. Если он явится теперь и начнет расспрашивать о Геле, Белоусова погонит его поганой метлой.
— Тогда почему бы тебе не поговорить с ней самому?
— Исключено. Я еду в Сергиев Посад.
— В Сергиев Посад можем поехать и мы.
— Вы тоже едете. Но без меня вам не справиться с Гелиным женихом. Знаю я этот тип: такие мнят себя хозяевами жизни — наглые, агрессивные, в качестве аргумента признают только силу.
— Откуда ты можешь это знать, Марк? Ты наблюдал его не больше трех минут, и он был пьян, как зюзя.
— Трех минут вполне достаточно. И потом, не забывай, я разговаривал с соседями. Говорю вам: если этого орла хорошенько не припугнуть, он с вами и разговаривать не станет. И кто, по-твоему, будет его пугать? Леша? Генрих? Не смешите меня!
Бросив взгляд на доброжелательную интеллигентную физиономию Генриха, а потом — на кроткую интеллигентную физиономию Леши, я вынуждена была признать, что на роль пугала ни один из них не годится.
— Ну, если уж на то пошло, прижать Гелиного женишка могла бы и я. Конечно, я существо тихое и безобидное, но в крайнем случае…
Мою кандидатуру Марк отверг не слишком решительно, но все-таки отверг.
— Ты, конечно, способна навести ужас на кого угодно, но, думаю, этот субъект просто не позволит себе испугаться женщины. Если я правильно представляю себе его внутренний облик, женщины, по его разумению, стоят на нижней ступеньке эволюционной лестницы.
— Значит, настало время изменить его взгляды, — сказала я веско.
— Заняться его перевоспитанием ты можешь и потом, — отрезал Марк. — Сейчас у нас другая задача, гораздо более неотложная.
— Я не понимаю, в чем проблема, — высказался Леша. — Позвоним Прошке завтра с утра, выдадим ему инструкции и поедем.
Я молча ткнула пальцем в три восклицательных знака, заключающих Прошкино послание.
— Ну и что? — Леша пожал плечами. — Можно подумать, вы когда-нибудь принимали его запреты всерьез!
— Марк, а зачем нам ехать всем колхозом? — спросил Генрих. — Пусть кто-нибудь останется, дождется Прошку и выдаст ему инструкции.
— Да, — подхватила я. — Если ты рассчитываешь управиться с женихом Гелены сам, зачем тебе сопровождение?
— Я же сказал: он признает только грубую силу! Без надлежащего подкрепления я могу показаться ему не слишком серьезным противником. И действовать придется по обстановке, без предварительного плана. Нужно каким-то образом отбить жениха от компании и заманить его в уединенное место. А прежде — произвести разведку на местности. Возможно, кому-то придется отвлекать хозяев дачи и гостей. И наконец, не забывайте про Гелю! Кто-то должен поговорить и с ней. Причем, разговор обещает быть неприятным. Если на ее защиту бросятся три здоровенных мужика и две разъяренные дамы, интервьюеру понадобятся крепкие тылы.
— Ладно, убедил, — согласилась я. — Завтра спозоранку поднимаем Прошку, а сами отправляемся в Посад.
Но человек предполагает, а Бог располагает. Наутро выяснилось, что наши планы нуждаются в коррективах. После завтрака Марк пошел в спальню звонить Прошке и вышел оттуда с каменным лицом.
— Прошки нет дома, — сообщил он. — Соседка говорит, его там и не было.
Глава 20
Прошка никогда не страдал от неуверенности в себе, напротив, его самомнению многие могли бы позавидовать. Но он знал по опыту: переубедить в одиночку четырех упрямых ослов ему не по силам. Даже если бы ослов было всего двое (Марк и Варвара), то и тогда шансы свернуть их с выбранного ими пути ничтожны, а уж коли к этому каравану присоединились Леша и Генрих… Даже пытаться не стоит.
Когда вся четверка единодушно решила открыть Санину карты, Прошкин внутренний голос зашелся в параксизме протеста. Но облечь этот протест в слова, точнее, в разумные весомые доводы было бы непросто. Чтобы спокойно все обдумать, Прошке требовалось побыть одному. С этой целью он придумал себе головную боль и отказался покинуть диван. Оставшись в одиночестве, он выпил две чашки крепкого кофе, послонялся по квартире и наконец сформулировал для себя причины, по которым не желает вмешательства милиции.
Первая лежала на поверхности. Милиции Прошка не доверял в принципе. Опыт общения с представителями закона выработал у него стойкое отвращение к этим ничтожествам, упивающимся собственной властью и безнаказанностью, к этим умственно отсталым бабуинам с садистскими наклонностями. Конечно, иногда среди них попадаются странные исключения вроде Селезнева. Но Селезнев сам считает себя изгоем в собственной среде. «Да, один раз нам выпала неслыханная удача, — думал Прошка. — Но было бы непростительной глупостью рассчитывать на шальное везение во второй».
Другая причина беспокойства лежала глубже, и на ее формулировку ушло гораздо больше времени. А когда мысль все-таки сложилась в слова, стало понятно, что произносить ее вслух ни в коем случае нельзя. «Если только я не хочу, чтобы меня разорвали в клочья», — уточнил Прошка. Дело в том, что ему было жалко Инну. Он не сомневался — он знал точно, что она не убивала Доризо. Просто не могла убить.
«И если она знает об убийствах женщин, то я готов согласиться на перемену пола, — думал Прошка. — А теперь на нее свалится новость о том, что любовь ее жизни — мерзавец и душегуб. То есть был мерзавцем и душегубом. Но это еще не все. На нее падет подозрение в сообщничестве. Как будто ей мало того, что она потеряла любимого и даже не может открыто его оплакивать! Если ей на голову свалится еще и милиция со своими допросами, если о ее связи с Доризо станет известно мужу, ее это добьет. Но попробуй разжалоби Варвару, которая, как говорят преферансисты, написала на девчонку здоровенный зуб. Ох, Инна! Угораздило же тебя нажить такого врага! Конечно, ты не ведала, что творила, захлопывая дверь перед Варькиным носом, но от этого не легче. Как говорил один мехматовский мудрец, „Варвара очень великодушна по отношению к врагам — когда они повержены в прах“. Эх, если бы я мог доказать твою невиновность! Но моя уверенность зиждется на чистой интуиции, а в данном случае требуются аргументы посильнее».
Конечно, Прошка мог объяснить свои резоны. Хотя бы попытаться. Но ему мешали два соображения. Во-первых, его наверняка не дослушают до конца. А во-вторых, убедительность его объяснениям могла придать только ссылка на личный жизненный опыт, а как раз на него Прошка ссылаться не хотел. Ему всегда льстило непреходящее удивление друзей его головокружительными победами на любовном фронте. Загадка казалась окружающим неразрешимой: маленький, кругленький, не блистающий красотой и даже молодостью, он покорял таких красавиц, что мужчины послабее хватались за сердце. А разгадка, между тем, была проста.
