Замах, ложная атака, уход. Противники не изучали благородное искусство фехтования в закрытых училищах, не читали трактатов и учебников. Их школой были улицы, а после — война, поэтому схватка ирландца и немца мало походила на куртуазную и красивую дуэль. Бойцы кружили по сложной замкнутой кривой, насколько позволяли полуобвалившийся бруствер, бетонные обломки и торчащие из земли жерди, обмотанные спутанными клубками «колючки». Не было никаких широких красивых замахов и сложных приемов, лишь короткие секущие удары по рукам, главным образом по кистям. Прямой удар, прямой отвод, больше никаких ухищрений — оба понимали, что столкнулись с противником по меньшей мере равным и первый промах станет последним. Тесак и дубинка раскачивались, танцевали в руках, как живые, плетя паутину взаимных выпадов и отбивов. Сталкиваясь, клинок и шипы отзывались леденящим скрежетом. Пару раз немец пытался лягнуть Боцмана в колено, но тот резво опускал дубину, целясь в стопу, и верзила споро отскакивал. Сам Галлоуэй плевался, как верблюд, стараясь попасть в глаза и хоть на миг отвлечь врага, но тот и глазом не повел, напряженно ловя движения рук и палицы ирландца.
Поначалу Боцман счел, что победа почти что у него в кармане — броня боша должна была сковывать движения и выматывать не хуже чугунных гирь. Ирландец с ходу навязал высокий темп движений, двигаясь быстро, как огонь, заходя то справа, то слева. Он ждал, когда верзила выдохнется и пропустит хотя бы один удар. Ведь палицей, усаженной гвоздями, не обязательно бить со всей дури, даже скользящее прикосновение располосует плоть, пустит кровь и опасно ослабит. Недаром знатоки и ценители окопных схваток предпочитали дубину всякой показухе вроде переточенных саперных лопаток, гнутых гвоздей или американских ножей-кастетов. Старая добрая палка с навершием надежно убивала задолго до всей этой хитромудрости, будет верно служить и после. Но чертов гунн словно и не подозревал, что ему полагается устать и пасть. Немец в кирасе и пластинах двигался на первый взгляд тяжеловесно и небыстро, но как-то очень экономно, делая минимум движений, но каждый раз именно те и именно тогда, когда это было нужно. Острие его клинка, несмотря на все перемещения врагов, целилось, как привязанное, в центр грудины Боцмана, ударов Галлоуэя немец или избегал быстрыми поворотами корпуса, чуть приседая на длинных ногах, или принимал на предплечья, так же защищенные стальными пластинами. Когда дубина в третий раз проскрипела по металлу, невероятным образом не задев вражью кисть, Патрик почувствовал укол страха. Немец дрался, как машина, — закованный в железо, неутомимый, не допускающий ошибок и промахов. Впервые за весь день Боцман по-настоящему почувствовал дыхание смерти и с ужасом подумал, что еще с полминуты такой пляски — и уже у него не хватит дыхания и выносливости.
Кираса давила так, словно ее вес увеличился самое меньшее — раза в три, грудная клетка вздымалась, как кузнечный мех, еще бы чуть-чуть, и ему точно хватило воздуха, но проклятое железо не давало вздохнуть как следует. Крепкая броня давно служила Гизелхеру верой и правдой, не раз уберегая от увечий и смерти. Она останавливала осколки, камни, вражеские клинки, дважды — даже пули. Густ сплевывал кровь и, перебарывая боль от треснувших ребер, разил в ответ, не забывая после боя помянуть добрым словом крепкую немецкую сталь. Теперь же он впервые подумал, что примет смерть благодаря верной защите. Гнусный рыжий карлик прыгал вокруг, как обезьяна, тыча своей палкой в темпе швейной машинки. С каждым разом Пастору становилось все труднее заслоняться от его выпадов, атаки уступали место безнадежной обороне. Трижды, несмотря на все ухищрения «штосструппена», томми доставал Гизелхера своим страшным орудием, последний раз Густ чудом избежал разорванной кисти, гвозди даже скользнули по коже. Еще немного — и он выдохнется окончательно. Хотя бы несколько секунд передышки, чтобы восстановить дыхание! Но злобный гном метался вокруг как заводной, раскачиваясь на кривых ногах, как на пружинах, не снижая темпа.
Галлоуэй сумел-таки обмануть противника ловким финтом и достал его голову самым концом дубинки, шипы рванули кожу на скуле немца. Лицо здоровяка залилось алым — кровь хлынула мгновенно и обильно. Не обращая внимания на рану, Густ сделал ответный выпад, так же целясь прямо в лицо Боцмана. Тот рефлекторно отшатнулся, воспользовавшись его мгновенным замешательством, Пастор с надсадным свистом вдохнул столько воздуха, сколько позволяла броня, перехватил скользкую от пота рукоять тесака и ринулся в новую атаку. Быстро перебирая ногами, Патрик пятился, стараясь разорвать дистанцию, но Гизелхер наступал, крестя воздух стремительными взмахами клинка. Виток колючей проволоки зацепил его за обмотку, как щупальце спрута. Густ на миг потерял темп, взмахнул руками, восстанавливая равновесие, и отвел взгляд от противника. Боцман качнулся вперед, низко присев, почти упав на колени, и взмахнул палицей, целясь по ногам. На этот раз он попал по плоти, миновав броню.
Густ был опытным воином и сразу понял: он ранен и ранен тяжело. Томми не задел главную жилу на бедре, от которой человек может умереть за минуту, но гвозди серьезно пропороли незащищенное тело.
Ноги двигались словно ватные, разом потеряв всю силу и легкость поступи. Пастор стремительно истекал кровью, еще чуть-чуть, и он ослабеет настолько, что едва сможет держать оружие. Тогда — все, конец.
Когда верзила с рычанием дикого зверя ринулся на него, занося над головой тесак, Патрик испытал нечто вроде триумфа. Ирландец сражался с самым опасным врагом в своей жизни и победил его. Ну, почти победил. Осталось только добить боша, потерявшего разум от предчувствия скорой гибели. Отступить, отвести вражеский клинок и ударить самому, на этот раз — наверняка. Но сержант ошибся, недооценил врага. Вложивший все силы в последний бросок, Густ не дал ему снова отойти. Удар, еще удар, немец вновь и вновь бил наотмашь, сверху вниз, изо всех сил, словно топором, чувствуя, что ноги вот-вот откажут ему, торопясь использовать каждое мгновение.
Галлоуэй отбил все удары, чувствуя, как с каждым столкновением по рукам прокатывается острая боль — гунн был невероятно силен. Они сошлись почти вплотную, казалось, теперь-то немцу не хватит размаха, чтобы рубить или колоть, но Пастор резким движением снизу вверх ударил Боцмана в челюсть навершием рукояти и сразу же добавил головой — в лицо, в хорошем стиле уличной драки. Галлоуэй отшатнулся, острая боль в сломанном носу на миг лишила его контроля, и сержант пропустил новый рубящий удар. Отточенное, иззубренное от множества столкновений лезвие обрушилось на ключицу, разрубая кость и мышцы. Отказываясь поверить в случившееся, сражаясь до конца, Галлоуэй ткнул врага в ответ дубиной, но сила покинула его. Немец без труда перехватил оружие и вырвал его из безвольной руки.
Боцман осел на землю, секунду-другую он смотрел снизу вверх на своего убийцу горящим ненавистью взглядом. А затем его глаза затуманились и закрылись. У ног Пастора лежало мертвое тело. Густ повел рукой вокруг, ища хоть какую-то опору. Ноги подкашивались, сердце колотилось где-то у самой глотки, пальцы дрожали так, что сейчас он не удержал бы и ложку, не то что тесак. Брюки от пояса и ниже промокли насквозь вместе с обмотками, кровь хлюпала в ботинках. Но он был жив.
В следующее мгновение мир взорвался снопом ярко-алых искр, в грудь словно ударили тараном. Густ почувствовал, что падает. Сознание мерцало, он не понимал, что произошло, почему упал, что ударило его. Падение было долгим, безмерно долгим, настолько, что он потерял сознание до того, как навзничь упал на землю, истоптанную его и томми ботинками.
