Как вскоре выяснилось, во главе Учредительного комитета Учредительного собрания, который временно, вплоть до проведения выборов в Учредительное собрание, взял на себя всю полноту власти в Москве, стоял видный деятель кадетской партии, депутат Государственной Думы нескольких созывов, Николай Николаевич Щепкин. Это был тот самый Николай Николаевич, привет от которого послужил сигналом к восстанию. Этот мужественный человек сыграл важную роль во время октябрьских событий в Москве двухгодичной давности. К сожалению, тогда к его советам прислушивались далеко не всегда. В последнее время Щепкин был руководителем московского отделения подпольной организации «Национальный центр», и среди подпольщиков был известен под псевдонимом «дядя Кока».
Но всего этого Иван тогда знать, конечно же, не мог. В тот момент им владело чувство эйфории, безграничного и безмятежного счастья. По всем признакам ощущалось, что победа уже явно была близка. В некоторых частях города все еще раздавались отдельные выстрелы, но о сильном и организованном сопротивлении речи уже не было. Повсюду шли аресты не успевших скрыться функционеров большевистской партии, комиссаров и прочих лиц, виновных в злодеяниях свергнутого режима.
Вскоре поступило сообщение, что части Добровольческой армии прорвали фронт, и почти не встречая сопротивления, ускоренным маршем движутся на Москву. Отряд Ивана получил приказ взять под надежную охрану Курский вокзал. Нельзя было исключать вероятности того, что под давлением белых некоторые соединения Красной Армии попытаются прорваться в Москву, и занять там оборону.
Ночь в целом прошла спокойно, а утром следующего дня к перрону вокзала подошел бронепоезд «Дмитрий Донской», грозно поводя во все стороны дулами пулеметов. На паровозе крупными буквами белой краской было написано «За Святую Русь!». Некоторое время бронепоезд стоял в полном безмолвии, очевидно, его экипаж пытался понять, что происходит снаружи. Затем в одном из отсеков открылся люк, и на перрон один за другим спрыгнули два офицера. Добровольцы осторожно наблюдали за этим действом из окон вокзала, заложенных мешками с песком. Наконец, их словно прорвало. Многие из них срывающимися от волнения голосами начали кричать: «Братцы! Это же наши! Наши пришли! Дождались!». Вскоре на перроне началось настоящее братание. Из ресторана при вокзале выскочил седовласый метрдотель в темном фраке с атласными отворотами: «Милости просим, господа! Милости просим! За счет заведения, господа! Заведение угощает!».
Впервые за целую неделю непрерывных дождей выглянуло солнце, освещая землю неярким осенним светом. Казалось, что у самой природы появился повод для радости. Но неожиданно все вокруг заволокло неизвестно откуда взявшимся необыкновенно густым, плотным туманом. Вскоре даже на расстоянии вытянутой руки уже ничего нельзя было разглядеть…
Утром в квартире Ивановых раздался телефонный звонок. Зная, что в столь ранний час могут звонить только ему, Иван быстро вылез из теплой постели и снял трубку. Он уже почти не удивился, когда услышал в ней взволнованный голос Барченко:
— Доброе утро, Иван Антонович!
— Доброе утро, Александр Васильевич!
— Хотя, если честно, не такое уж оно и доброе. Экспериментировали мы, знаете ли, с этим котлом Медеи, будь он неладен, а он взял и просто растворился в воздухе. Так что никаких конкретных результатов добиться так и не удалось.
— Очень жаль!..
— Не то слово! Ну, ничего! Будем надеяться, что в следующий раз нам больше повезет!
Будем надеяться…
* * *
Незаметно пролетели новогодние праздники, Вскоре после Рождества Иван и Настя пошли в загс, расположенный в Малом Харитоньевском переулке, и расписались. Теперь они официально стали мужем и женой. Столь торжественное событие в жизни семьи Ивановых было решено отметить дома, в узком семейном кругу. Со стороны Насти присутствовала только ее тетка, дородная женщина с толстым красным лицом, которая и на свадьбу племянницы оделась так, словно собралась на рынок за покупками.
Александра Никитична запекла молочного поросенка, наделала пельменей, напекла кулебяк и расстегаев. В «Елисеевском» гастрономе были закуплены по полфунта черной и красной икры, а также несколько фунтов лучших сортов красной рыбы. Антон Сергеевич также расстарался ради свадьбы единственного сына, и через своих знакомых достал из неведомых запасов шустовский коньяк и смирновскую водку еще довоенного разлива. Во время праздничного обеда было решено не включать верхний свет, и ограничиться лишь свечами, неяркий свет которых создавал романтическую, по настоящему уютную обстановку. Из трубы патефона доносился негромкий голос Вертинского, исполнявшего свои романсы. Словом, праздник получился на славу…
Едва у счастливых молодоженов успел начаться медовый месяц, как однажды утром в квартире Ивановых опять раздался телефонный звонок, показавшийся в предрассветной тишине особенно резким. Ивана сразу охватили недобрые предчувствия. По предыдущему опыту он знал, что обычно в такое неурочное время мог звонить только один человек — Барченко. Причем, наверняка, сейчас он предложит встретиться, а затем даст очередное задание, услышав которое, посторонний человек вполне мог бы решить, что оба собеседники сбежали из психиатрической лечебницы.
Едва Иван снял трубку, как сразу же понял, что его самые худшие опасения начинают оправдываться. Бодрый голос на противоположном конце провода, явно принадлежавший чекисту-оккультисту, спросил:
— Иван Антонович?
— Он самый!
— Я слышал, Вы недавно женились?
— Да!
— Поздравляю! Как говорится, желаю большого счастья в жизни, всего самого доброго и светлого!
— Спасибо! Но меня одолевают смутные предчувствия, что Вы позвонили мне в столь ранний час не только для того, чтобы высказать свои поздравления.
— Да, у меня к Вам есть одно небольшое дельце. Давайте сегодня в полдень встретимся на проходной ОГПУ. Как всегда, пообедаем, а заодно и поговорим.
У Ивана сразу же испортилось настроение:
— Вы же знаете, что у меня медовый месяц? Я, конечно, догадываюсь, что это за дельце. Но нельзя ли хотя бы немного с ним повременить?
— К сожалению, нет! Итак, жду Вас сегодня…
Всецело поглощенный тихими радостями семейной жизни, Иван очень не хотел идти на встречу с Барченко, но другого выхода у него не было. Он чуть пораньше вышел из дома, решив немного прогуляться, подышать свежим морозным воздухом. Ровно в полдень он стоял возле проходной здания на Лубянке. Вскоре со стороны Политехнического музея показался Барченко. Задумчиво посмотрев на здание, расположенное на противоположной стороне Фуркасовского переулка, он спросил:
— А знаете ли Вы, что когда-то на этом месте располагалась тюрьма, в которой перед казнью держали Емельяна Пугачева?
— Нет, честно говоря, я этого не знал. Это Вы к чему?
Барченко задумчиво протянул:
— Да так, ничего! Просто сегодня ночью сон один приснился. На душе осталось какое-то нехорошее чувство. Ладно, это все чепуха! Пойдемте лучше в столовую.
