Затем отверстие Волма расширяется, в зеленых сполохах наша кожа кажется лимонной. Дверь ждет, когда мы войдем. Внутри нее – наше будущее, наша новая жизнь. Весь хаос этого мира спадет с наших старых усталых плеч. Теперь у рода человеческого появился шанс на борьбу с вымиранием.
– Я не пойду, – заявляю я Гробовщику.
– Что? – на его лице шок, неверие.
– Я дождусь Христиана.
– Ты хочешь еще подождать? Мы можем подождать вместе, если хочешь, я не пойду туда один.
– А ты не один, – говорю я, стирая грязь с полусонных глаз Нэн.
– Лист, перестань. Пошли. Ты же знаешь, Христиан не вернется.
– Пойдете вы, – отвечаю я. – Возьми Нэн и книгу Человечества и выбирайтесь. Если Христиан сюда дойдет, я… Пойми, я просто не могу бросить его здесь.
– В таком случае я тоже остаюсь.
– Нет, – я слегка трясу головой. – Я хочу рискнуть своей жизнью, чтобы спасти Христиана, но рисковать будущим человечества я не буду. Выбирайтесь отсюда сейчас, пока Волм не съел еще частичку ваших душ.
– Урод, – Гробовщик плюет в мою сторону. Он кива ет и затыкает книгу Человечества за пояс. Кладет руки Нэн на свою шею, и она обнимает его, хватается, чтобы устоять на ногах.
Прежде чем пройти через половые губы Волма, он оборачивается ко мне и мягко улыбается. Потом вскидывает свою угловатую голову в знак приветствия. Я не успеваю ответить, он уже исчез в Волме, губы обхватили его и засосали куда-то в другой мир, далеко отсюда.
Я решаю дать Христиану еще час или два. Если он не появится, я уйду. Даже если он ранен, часа хватит, чтобы добраться сюда. В противном случае я буду считать, что он потерял слишком много души и сил у него не хватило. Он способен на это, но у него может пропасть желание.
Я оглядываюсь на Волм и понимаю, что излучаемый свет стал пурпурным, а не зеленым.
– Что это значит? – спрашиваю я у Мовака. Она оборачивается ко мне со скрипом в шее.
– Дверь открылась в другом мире.
– Ты хочешь сказать, что я могу не попасть в тот мир, в котором оказались мои друзья?
– Этот мир и мир, куда они попали, не будет соединен дверью, пока не закончится цикл, – отвечает она.
– Сколько времени это займет?
– 24 часа. – Она отворачивается от меня и поглощает еще больше энергии Волма. Наверное, она и мою энергию поглотит, если я тут задержусь.
Мои слова звучат мягко и немного панически:
– То есть я застрял здесь еще на сутки.
– Ровно на одни сутки.
[СЦЕНА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ]10 ЗАПОВЕДЕЙ
* * *
Я жду несколько отрезков времени, свернувшись в клубок, промокнув от густой мозговой жидкости женщины-Мовака. Иногда трусь о ее ногу с эротическими целями, пока она не начинает дремать.
Я всматриваюсь вверх своим плывущим зрением, все жду, что мне что-нибудь она скажет. Ей нечего сказать. Она стоит рядом, защищая Волм от моих любопытных глаз. Мое головокружение лишь усиливается, когда я оглядываю Землю панков, там царит хаос красок и толпы, какая-то круговерть. Плавильный котел, превосходящий размерами бывшие США, плавильный котел Вселенной. И кажется, там нет людей.
– Почему это случилось с нами? – слова, адресованные к зданию/женщине, наверное, вылетают сами, не спросив меня. Женщина уже смотрела на меня и точно знала момент, когда потребуется ее внимание. Она знает обо мне больше, чем я сам.
Ее ответ:
– Бог Ненавидит Вас.
* * *
Мои глаза мокры от ее мозгового пота, маленькие горожане карабкаются по моим волосам, когда кто-то подползает к носу, и я чихаю.
Женщина-Мовак продолжает говорить:
– Бог больше не желает иметь с вами дела. Он ненавидит вас.
– Мы в этом не сомневаемся, – отвечаю я. – Но разве возможно, чтобы Он ненавидел свое творение? Это все равно что мать, ненавидящая своего ребенка.
– Иногда дети надоедают матери. Иногда один ребенок, более желанный, получают всю любовь, отбирая ее у остальных.
– Получается, что Бог какой-то легкомысленный, безответственный тип. Да просто белый ублюдок.
– Боги – не самые мыслящие существа. Ими руководят миллионы лет традиции. Традиция сужает мышление.
– Религия делает мышление узким, – говорю я. – Она создает устойчивую точку зрения, которая однобока.
– Закрывая разум для религии, ты становишься таким же ограниченным, как религиозные люди.
– Бог этой планеты не заслуживал религии.
* * *
– Ты так негативно говоришь о Боге. Уж ты-то должен его понимать.
– Почему именно я?
– Ты делил душу с Господом.
Мое лицо передергивается, и прежде чем я прошу Мовака объяснить, она говорит:
– Время от времени Бог сливается душой с человеком, чтобы видеть вещи его глазами, думать его мыслями, стать им на долгое время. Ты был таким человеком. И в каком-то смысле ты был Богом. Или, вернее, Бог был тобой.
– Я ей не верю, и Мовак это знает.
– Бог и я – полные антиподы, – говорю я.
– Ты знаешь, что я права.
Я решаю, что спорить не стоит.
– Это объясняет некоторые вещи, – отвечаю я, осматривая себя и думая о множестве вещей, которые я могу делать, а другие нет, обо всем, что я знаю, а другие нет.
Она продолжает:
– Ты был Богом с тех пор, как нарушилось твое зрение. Когда Господу доложили, что появился человек, который видит мир на колесах, Он решил увидеть это сам.
Она садится рядом со мной, трется об меня своим телом-машиной, вызывая землетрясение в районе колен.
– Ты особенный, Лист, – говорит она. – Бог сливается с очень ограниченным числом людей. Обычно это самые благородные люди. Ты был первым из отбросов общества, с кем он слился.
– Я бы себя не выбрал, – бормочу я.
– Да, Господь жестоко сожалеет о своем выборе, – кивает она. – Когда души сливаются, разделить их непросто. По сути, этот процесс необратим. Тот же процесс, который проходят влюбленные, стремясь слиться воедино.
– Когда ваши души разделились, Бог забрал часть твоей жизненной силы, а ты – часть его силы.
– Значит, я все еще часть Господа.
* * *
– Все наблюдают за тобой, Листок, – говорит Мовак. – Все, кто в Раю. Они могут читать твои мысли, знают все твои действия, и задуманные, и совершаемые.
– Они хотели создать память о последнем человеке, с которым слился Господь, о человеке, который находится в эпицентре конца света. Даже сейчас они записывают слова, покидающие мой рот, потому что твой мозг их обрабатывает. Все они у тебя в голове.
