— Я пришла к вам, — ответила она, и ее быстрая, сдержанная усмешка озарила меня, словно луч света.
— Почему?
— Потому что вы хотели, чтобы я пришла.
— Я вас об этом не просил, — возразил я. — Я надеялся, что навсегда избавился от вас. — Лицо у меня по-прежнему было каменное и напряженное.
Она поджала губы и, больше не улыбаясь, но все же явно забавляясь, внимательно глядела на меня.
Вид у нее, как и раньше, был усталый, в лице угадывались следы недавно пережитых страданий. Но демон опять пробудился. Она осмотрела комнату, бросила пальто на краешек кресла, сунула руки в карманы своего зеленого жакета, села нога на ногу и снова принялась разглядывать меня.
— Выпейте вина, — предложил я. — Возьмите мой бокал.
Я показал на поднос. Она на минуту задержала на мне свой взор, а потом немного налила себе. Когда она это сделала, я ощутил, как во мне зарождается огромная радость, пока еще еле заметная, будто кит, плывущий вдалеке от корабля. Стараясь держать себя в руках, я поднялся. Опершись одной ногой на кресло, я стоял и смотрел на нее сверху вниз. Так мне было легче.
— Значит, вы никуда не едете? — переспросил я.
— Никуда.
— Надолго ли уехал Палмер?
— Навсегда, точнее, так ему кажется сейчас.
— Итак, вы расстались с Палмером? — задал я новый вопрос. — Вы разошлись? И между вами все кончено? — Мне хотелось одного — ясности. Я желал, чтобы мне сказали предельно просто, что исполнение моего невыразимого желания — правда.
Она откинула руки на спинку кресла. Ее лицо стало очень спокойным.
— Да.
— Вот как, — откликнулся я. — А Джорджи?
— Палмер и Джорджи успели привязаться друг к другу, — ответила Гонория. — Не знаю, что у них получится в будущем. Но Палмер мечтал уехать, он был просто одержим отъездом.
— Уехать от вас?
Она невозмутимо посмотрела на меня. — Да.
— А вы?..
Задавая ей эти прямые, бьющие в цель вопросы, я чувствовал: в это мгновение я имею над ней власть. Но Гонория расслабилась и улыбнулась мне, пригубила вино, а потом допила его. Меня восхищало ее высокомерие.
— Что ж, позвольте мне еще раз спросить: почему вы ко мне пришли? — сказал я и оперся о письменный стол. Я склонился над ним, продолжая глядеть на нее. — Если вы явились лишь затем, чтобы мучить меня или позабавиться, то вам лучше сразу уйти.
Мной овладело пьянящее чувство — сейчас мы на равных. Я не менял сурового выражения лица, но понял, что идущий из глубины внутренний свет должен был как-то на нем отразиться.
— Я пришла сюда не затем, чтобы мучить вас, — заявила Гонория. Она говорила серьезно, но в ее взгляде сквозила легкая ирония.
— Конечно, я понимаю, это могло произойти непреднамеренно, — заметил я. — Я знаю, что у вас темперамент убийцы.
Во мне нарастала какая-то дрожь, и понадобились немалые усилия, чтобы взять себя в руки. Я принялся расхаживать вдоль окна и, снова посмотрев на нее, не смог удержаться от улыбки. Она тоже улыбнулась. А затем, как по команде, мы оба сделались серьезными.
— Но почему, Гонория? — спросил я. — Почему вы здесь, почему у меня?
Она промолчала, оставив меня в полном недоумении. После паузы она задала вопрос:
— Вы когда-нибудь читали Геродота?
Я удивился:
— Да, много лет назад.
— Вы помните историю Гигеса и Кандавла? Я задумался и ответил:
— Да, думаю, что да. Кандавл гордился красотой своей жены и захотел, чтобы его друг Гигес увидел ее обнаженной. Он оставил Гигеса в спальне, но жена Кандавла догадалась, что он там. А позднее, зная, что он видел ее, явилась к нему и вынудила его убить Кандавла и самому стать царем.
— Верно, — проговорила Гонория. Она неотступно следила за мной.
Прошло несколько минут.
— Понимаю, — произнес я и добавил: — Однажды вы обвинили меня, что я говорю ерунду. Если я удостоился подобной чести потому, что увидел вас в объятиях вашего брата…
Она оставалась спокойна и снова улыбнулась. Я постарался сдержать улыбку и продолжал:
— Вы сказали мне, что вы — отрубленная голова. Возможны ли человеческие отношения с отрубленной головой?
Она опять промолчала, подавляя меня своей улыбкой.
— Как вы сами заметили, я плохо вас знаю, — произнес я. Теперь я тоже улыбнулся.
Она продолжала молчать, откинувшись назад, и ее улыбка сверкала дерзко и надменно.
— До этого времени мы жили в мире фантазий. Сможем ли мы понять друг друга, когда проснемся? — задал я вопрос.
Я подошел к кровати и остановился рядом со своей гостьей. Я наслаждался тем, что стою совсем близко от нее.
— Да, мы должны крепко взяться за руки и надеяться, что вместе сможем выбраться из этого мира грез и проснуться в реальной жизни, — сказал я.
Она и сейчас ничего мне не ответила, и я спросил:
— Мы можем быть счастливы?
— Это не имеет никакого отношения к счастью, совершенно никакого, — откликнулась она.
Она была права. Я воспринял ее слова как обещание.
— Хотел бы я все это выдержать, — сказал я. Она лучезарно улыбнулась и предложила:
— Вы должны попробовать.
Я столь же радостно улыбнулся ей, и в моей улыбке больше не было никакой иронии.
— И вы тоже, моя дорогая!
О том, действительно ли сложно читать романы Айрис Мердок
Вы только что перевернули последнюю страницу романа Айрис Мердок «Отсеченная голова». Среди впечатлений и ощущений, которые оставило это произведение замечательной британской писательницы, вероятно, есть и недоумение. Согласитесь, что, когда ближе к концу романа хоровод событий набрал совсем уже невероятную скорость, приобретя отчетливый не хороводный, но все равно танцевальный рисунок смены партнеров, изменились и принципы нашего ожидания следующих сюжетных поворотов. Когда подходил к концу второй тур любовного танца (партнеры стали возвращаться друг к другу во второй раз), мы не могли не понимать, что история может закончиться только остановкой, установлением хоть какого-нибудь баланса. И напряженное ожидание окончательных ответов на вопросы «Кто?», «Когда?», «С кем?» подавило поиск психологических мотивов из репертуара средств, которые мы использовали для построения прогноза «Чем же все это кончится?». Мы ждали развязку, и только после того, как получили ее, смогли восстановить способность к поиску мотивов в поведении персонажей. Но было уже поздно, роман закончился, а недоумение осталось.
И если не справиться со своим недоумением, то можно прийти к весьма агрессивной формулировке вопроса: «Зачем пишут такие романы?» Агрессивный компонент недоумения обязательно сойдет на нет, если мы, пытаясь объяснить себе, какие это «такие» романы, будем помнить о другом, не менее законном вопросе: «А зачем мы читаем романы?» При этом, отвечая на этот вопрос, было бы неплохо отслеживать роль стереотипных аксиом, приобретенных еще в школе. Романы Айрис Мердок не могут служить «энциклопедией» английской жизни, но всерьез упрекать писательницу в этом, вероятно, неразумно, ведь энциклопедиями не способны служить почти никакие романы вообще. И даже хрестоматийный пример и главный источник этой распространенной школьной иллюзии — «Евгений Онегин» — позволяет превращать себя в энциклопедию только стараниями Владимира Набокова и Юрия Лотмана, чьи комментарии к роману в несколько раз превосходят его по объему. Понятно, что при некотором старании, а главное, при весьма серьезных знаниях британской жизни и культуры, почерпнутых из различных источников, нам удастся выловить кое-какой страноведческий материал и из произведений Айрис Мердок. Но страшно даже подумать, насколько искаженными окажутся наши представления о современной Великобритании, если единственным их источником окажутся романы этой писательницы. Достаточно указать, используя советскую риторику, на «страшно узкий социальный круг» персонажей. В романах писательницы, а их 26, вы найдете лишь указания на их профессии, и то далеко не всегда, поскольку, как правило, герои Айрис Мердок если и работают, то за пределами сюжета. Как, например, в нашем романе: Мартин лишь пару раз появился в своей конторе, Палмер, психоаналитик, проводил сеансы только с Антонией, и те впоследствии оказались лишь прикрытием их свиданий. Есть, правда, еще одно указание на то, что он был у пациента. Гонория и Джорджия — преподаватели, чьи студенты, по всей видимости, на рождественских каникулах, хотя это и никак не оговорено. Скульптор Александр пребывает в творческом простое, а Антония и Роузмери обеспечивают быт. И если мы не откажемся от критериев «типическое» и «характерное» при подходе к романам А. Мердок, то не сможем избежать вздорных упреков в ее адрес. Отказаться от таких вымученных критериев несложно, тем более что в процессе чтения у подавляющего большинства свободных читателей они и не работают, племя читателей несвободных (вынужденных писать или проверять школьное сочинение на тему «Образ женщины» или «Тема любви») настолько немногочисленно, что им можно пренебречь.
