Но и этому пришел конец. Однажды ночью, когда хмарь чуть-чуть сгустилась над ними, а фиолетовость стала менее заметной или более привычной, неожиданно на них накатил такой вал иного, более свежего и соленого воздуха, что даже Франкенштейну стало понятно, что они приблизились к океану. Это должно было случиться, об этом они не раз между собой разговаривали, и профессор Сиверс даже пробовал строить какие-то прогнозы, конечно, почти наверняка ошибочные и неудачные… И тем не менее стало неожиданностью.
Ветер, помимо своего соленого запаха и ощущения еще большего, чем тундра, простора, принес холод, в воздухе закружились сначала редкие, потом все более плотные снеговые заряды, и к утру путешественники по-настоящему продрогли. Причем настолько, что даже дрянная водка из деревенской фактории не могла их спасти. После изысканного, тщательно и умело приготовленного бренди, которым они развлекались до сих пор, это пойло показалось отвратительным, жутким и вызывало боль в желудке, но бренди уже осталось настолько мало, что его приходилось беречь.
Пожалуй, только на возницу и на его коней переход с бренди на водку не произвел никакого впечатления, все эти существа зараз выдували по целых три кружки, а уж как они делились между собой, как разбавляли и разбавляли ли — оставалось таинством, в которое, конечно, никто из путешественников не хотел вникать. И все же даже с водкой не все было хорошо, Тальда известил рыцаря:
— Ее осталось-то у нас всего три бочонка, сахиб. Если дело так дальше пойдет и холод не отступит, то нам на обратный путь не хватит.
— Холод не отступит, — буркнул Сиверс, кутаясь в свой дорожный плащ с меховым капюшоном, с которым теперь не расставался.
На следующий день они выехали в места уже вполне обитаемые. Сначала, конечно, стали видны бесчисленные стада оленей. Скоро этих рогатых зверей стало так много, что карета вынуждена была их едва ли не расталкивать… Но некоторое время спустя олени стали разбегаться, потому что кони, плохо слушающие теперь возницу, то и дело норовили вырваться из упряжи и наброситься на такую близкую, но пока что недоступную для них добычу. Зато это обещало окончание голода и, пожалуй, было очень кстати.
Все же и эта часть пути затянулась едва ли не на целый день, и лишь когда рассвет накатил второй раз, впереди показались дымы. Их было много, и обозначать они могли только стойбище местных жителей, а с учетом того, что Оле-Лех указывал направление не наобум, а повинуясь басовому звуковому сигналу, несомненно, это было то самое место, куда они направлялись, куда должны были попасть.
Скоро они увидели и людей. Северяне эти не проявили чрезмерного любопытства к карете и путешественникам, добравшимся к ним таким странным, невиданным здесь прежде способом. Людей было немного, но их присутствие следовало считать хорошим признаком, еще одним свидетельством близкого большого стойбища.
Так, по крайней мере, думал Оле-Лех, и об этом вполне удовлетворенно бурчал Сиверс, но вот когда они выехали на небольшой взгорок и увидели наконец это стойбище, выяснилось, что значит по местным масштабам — большое поселение… Не более пяти или шести десятков конических переносных жилищ, между которыми виднелось совсем немного аборигенов. По меркам Верхнего мира это была даже не деревня, а так — выселки из какого-нибудь рода, которые сбились в кучку, чтобы сообща сопротивляться удручающему ощущению неприютности, возникающему от безлюдья окружающего мира.
Когда карета подъехала ближе, ей навстречу выбежали собаки, галдящая орда ребятишек и небольшая стайка женщин. Все они были одеты в уже виденные на оленьем пастухе длинные кожаные рубахи, только у здешних имелись еще и капюшоны, которые иногда были пришиты к этим рубахам, а иногда представляли собой что-то вроде накидки, опускающейся до груди или до пояса. Кони Госпожи без труда разогнали псов, а миновав ребятишек, въехали на главную «площадь» стойбища. Здесь Франкенштейн едва ли не с утробным рычанием остановил коней, сполз с облучка и самолично распахнул дверцу кареты, чего прежде никогда не делал.
Никто из путешественников не мог бы объяснить, почему они не сделали попытки выйти из экипажа самостоятельно. Возможной причиной было ощущение неожиданного разочарования, вызванного этим скоплением жилищ северян. Или они настолько засиделись, что самые простые движения требовали от них намека, помощи, некоторого разгона.
Зато когда путешественники вышли, стало понятно, что теперь ни собаки, ни женщины, ни даже бесчисленная ребятня не рвутся подойти и узнать, зачем они проделали такой длинный путь и прибыли к ним. Это было удивительно еще и потому, что, по мнению Оле-Леха, любопытство к любым приезжим здесь должно было корениться во всех бесчисленных поколениях местных обитателей.
И лишь спустя некоторое время, в течение которого рыцарь со своим верным Тальдой, с профессором и даже возница топтались на месте, не желая отходить от кареты и на десяток шагов, стало понятно, чем это было вызвано. Вперед вышли трое мужчин, причем все они были вооружены рыболовными гарпунами. Сиверс правильно вспомнил меткое замечание какого-то прежнего путешественника по этому краю — у местных не было оружия для боя.
Зато потом все пошло просто и легко. Один из подошедших к ним мужчин, поглядев на дорогое оружие нежданных гостей, их странную по местным представлениям одежду и чуть было не попав под копыта одного из черных коней, которые, даже будучи запряженными, пытались лягаться, произнес невнятные слова, более похожие на нечленораздельное рычание, чем на осмысленную речь. А не получив и намека на ответ, тем не менее провел гостей и даже Франкенштейна в большое коническое сооружение, которое закрывалось кожаным пологом. Это было одно из местных жилищ, никем почему-то не занятое. И в нем рыцарю и остальным путешественникам предстояло теперь жить. Это их проводник сумел объяснить жестами и невнятными словами довольно определенно.
Освоившись помаленьку в предложенной яранге, как назвал этот кожаный конус профессор Сиверс, разложив кое-какие вещички, которые Тальда выволок из кареты, рыцарь приободрился. Он даже помог Тальде разжечь огонь и объяснил Франкенштейну, что тому придется не просто стреножить коней Госпожи, которые были способны, кажется, разорвать любые путы, пытаясь добраться до вожделенного мяса оленей, а и остаться рядом с ними в карете, хотя погреться у огня он конечно же мог бы приходить в ярангу. Вот только после этого объяснения, потребовавшего от рыцаря немалых трудов, сам Оле-Лех долго еще раздумывал — а нужно ли Франкенштейну у огня греться, если он беспрерывно клянчил водку, а холод переносил легко и почти незаметно для остальных?
За обустройством сколько-нибудь удобного места обитания путешественники не заметили, как миновал следующий день. За это время они действительно раздобыли местной еды, вполне достаточно, чтобы накормить досыта черных коней, хотя бы до такой степени, чтобы они не норовили все время напасть на оленьи стада, пасущиеся вокруг.
Расстаться с частью одежды все же пришлось, иначе бы местные, скорее всего, не кормили бы нежданных пришельцев. Но сделать это было легко, потому что в том месте, где оказалась команда рыцаря Оле-Леха, и с теми погодами, которые преимущественно стояли над этим сумрачным, холодным берегом Северного океана, можно было без труда отдать множество носильных вещей, которые здесь южанам не подходили. Зато отлично подошли местным жителям, которым понравились и мягкие ткани, и аккуратные вышивки, и легкая одежда других климатических условий.
