События меня уже ждали. Когда я вышел из погреба, прихватив немного картошки и три морковки, то наткнулся на незнакомого мужика, в нерешительности топтавшегося у крыльца. Он был крепко сбит, русоволос и одет в выгоревшую на солнце клетчатую "ковбойку" и спортивные шаровары.
– Здравствуйте! – обрадовался он, и сделал шаг мне навстречу. – Я уже думал, что в избе никого нет. Звал, звал – никто не откликается…
– Зачем звали? – спросил я недружелюбно. – И вообще – кто вы такой?
– Вот, – показал мужик левую руку, ладонь которой была перевязана окровавленным носовым платком. – Порезался. Деревенские подсказали, что у вас есть аптечка и бинт. Помогите…
– Вы не ответили на вопрос – кто вы и что делаете в наших местах?
– Топографы мы, – ответил он. – Производим съемку местности. – В голосе мужика прозвучала обида; наверное, ему не понравилась моя черствость.
– Зачем? – опять спросил я, не обращая внимания на его тон.
– Про то знает начальство, – сурово ответил мужик, демонстрируя мне преданность долгу.
– Что ж, пойдемте в избу, я сделаю перевязку.
– Спасибо, – поблагодарил мужик и шагнул на крыльцо.
Мы вошли в избу. Пока я доставал аптечку, мужик успел обшарить глазами всю горницу. А глаза у него были, несмотря на внешнюю простоватость, острыми как лезвие бритвы.
И чего это мы такие любопытные? – подумал я, обрабатывая рану. На ладони мужика был длинный порез.
Кровь уже свернулась, а потому ничего радикального делать мне не пришлось. Я смазал рану йодом и наложил повязку.
– Вам нужно обратиться в больницу, – сказал я, закончив свои манипуляции. – Пусть на всякий случай вам сделают укол противостолбнячной сыворотки.
– Зачем? – удивился мужик. – На мне все заживает как на собаке.
– Дело хозяйское… – пожал я плечами. – Но должен вам доложить, что в деревне намедни были врачи из центра. По слухам, искали какую-то инфекцию. Нашли или нет, не знаю. Но на вашем месте я бы поберегся.
– Спасибо, учту. Вы тут один живете? – спросил он с простодушным выражением лица.
– Нет.
– Жена?.. – Его взгляд был ласков и кроток; собственно говоря, так и полагается говорить о лучшей половине человечества – с подчеркнутым уважением и почитанием.
– Кобыла.
– То есть!? – Он опешил, чего я и добивался.
Таких ушлых хитрованов нужно для начала оглоушить. А то в разговоре с воспитанным человеком, который терпеть не может лести и угодничества, они перебирают от непротивления меру, и начинают шарить не только по закоулкам души, но и еще кое-где.
– Вы не ослышались. Мой лучший друг в этих местах – кобыла Машка. Она любит сахар, а я -доверительное общение. Главным в таких отношениях является то, что Машка никому не расскажет о наших разговорах.
Я смотрел ему прямо в глаза и мило улыбался. Мне хотелось дать ему понять, что не имею намерения болтать с незнакомым человеком, а тем более – на личные темы.
– Ха-ха… – рассмеялся мужик, оценив мое высказывание. – Что верно, то верно. Я вам завидую, что у вас есть такая подружка.
Он явно нарывался на продолжение диалога. А у меня почему-то вовсе не было желания разговаривать с этим уж больно скользким типом. Его рана была настоящей, но для пользы дела – например, чтобы войти со мною в близкий контакт – некоторые штатские способны пойти и на большие жертвы.
– Вот потому позвольте с вами распрощаться, – сказал я решительно. – Машка ждет своей порции сахара.
Вовремя не принесу – обидится.
Мне очень хотелось расспросить его, где обосновалось его коллеги и сколько их. Но я благоразумно сдержался. Зачем ему знать, что этот вопрос меня сильно заинтересовал?
Врачи-эпидемиологи, затем топографы… Неужели они заявились в наши Богом забытые места по мою душу? Или гвоздем программы все-таки является Каролина? Поди, знай…
Сеть. Она плетется ежедневно, ежечасно. Мне даже начало казаться, что я вижу переплетенные в мелкие ячейки шелковые нити, медленно опутывающие окрестные леса. Шелк пока был очень тонок и прозрачен, а потому невидим, но я знал почти наверняка, что вскоре он приобретет прочность закаленной стали и станет осязаемым.
– Да, да, конечно… – Мужик поднялся. – Большое спасибо за помощь. С меня причитается.
Он никак не мог поверить, что его миссия провалилась, и пытался узаконить предлог для следующей встречи.
– Извините, я практически не пью. В особенности крепкие напитки. Врачи не рекомендуют.
– Почему?
– Сердце… и еще что-то там. Мне прописали абсолютный покой и свежий сельский воздух.
– Печально…
– Ничего, как-нибудь переживем. Всего вам доброго.
– До свидания… – Мужик в нерешительности топтался на месте, – наверное, хотел продолжить треп – но, наткнувшись на мой твердый непреклонный взгляд, направился к выходу.
Подозрительный топограф ушел, оставив меня в глубоких раздумьях. Похоже, назревали серьезные события, а я пока не был внутренне к ним готов. Мне до сердечной боли не хотелось расставаться с размеренным, спокойным образом жизни, к которому я уже начал привыкать.
Явление топографов было очень похожим на начало широкомасштабной спецоперации. Топографическая съемка местности – великолепное прикрытие для ее участников. Можно совершенно открыто занимать необходимые пункты и эффективно контролировать ситуацию.
Меня смущало лишь одно обстоятельство: почему все делается так открыто? Неужто меня считают круглым идиотом, не способным просчитывать различные варианты развития ситуации?
Стоп, Иво, стоп! А не заболел ли ты вирусом шпиономании? Это когда и глупая мышь, нечаянно забежавшая в горницу, кажется миниатюрной самодвижущейся видеокамерой, которая подброшена врагами.
Может, все гораздо проще, примитивней. И целью "топографов" является не дачник Арсеньев, и даже не девица по имени Каролина, а некто иной, скрывающийся в этой местности. Почему не предположить, что спецслужбы заинтересовались теми вооруженными людьми, которые встретились мне в лесах?
А что, вполне возможно. Деревня – отличная база для операции. Сюда соглядатая не зашлешь. Чужой человек в нашей глуши виден сразу – как прищ на носу. Что и требуется доказать – секретность мероприятия будет сохранена.
Остановка за малым: нужно тщательно проверить жителей деревни. Не всех – старики не в счет. Вот парни и ходят по домам. А другие устраивают проверки на дорогах.
Я сокрушенно вздохнул, подошел к зеркалу и растянул губы в широкой улыбке. Так я стоял, пялясь на свое отражение, минуты три. Говорят, подобная мимическая гимнастика создает хорошее настроение.
Выдержать гляделки более трех минут я не смог. Как я ни старался изобразить веселье, все равно на меня смотрел угрюмый тип, которому сделали неудачную пластическую операцию, превратив рот в щель почтового ящика.
