– Ты никогда не любил неразбавленный ром, Дэвид, – тихопроизнесла она. – Всегда предпочитал виски, как мой отчим Мэтью. Бутылка встоловой. Ты не против «Макаллана»? Двадцатипятилетней выдержки. Годится длямоего дорогого Верховного главы?
– Не сомневайтесь, любезная дама, – ответил я. –Но не будем сейчас об этом. Мне позволено войти в ваш будуар?
Она коротко рассмеялась.
– Конечно, Дэвид. Входи смело.
Бросив взгляд налево, я мгновенно опешил: между двумяфасадными окнами возвышался массивный мраморный алтарь, уставленный гипсовымифигурами святых, – совсем как в прежние времена. Дева Мария в венце и водеянии монахини-кармелитки держала на руках сияющего младенца Иисуса и невинноулыбалась.
Появились и другие детали. В новых статуэтках я узнал трехволхвов из христианской Библии. Надеюсь, вы понимаете, что алтарь вовсе ненапоминал сценку с рождественскими яслями. Волхвов просто добавили к большойколлекции священных фигурок, и они существовали как бы сами по себе.
Среди святых я заметил несколько таинственных нефритовыхидолов, включая одного, очень противного, который занес скипетр, готовясь то лик совершению какого-то обрядового действа, то ли к нападению.
Два других, довольно злобных маленьких персонажа стояли пообе стороны большой статуи святого Петра. А перед ними лежал нож с зеленойнефритовой ручкой в виде колибри – один из самых красивых артефактов в большойколлекции Меррик.
Прекрасному лезвию топора, которое я впервые увидел многолет назад, было отведено почетное место между Девой Марией и архангеломМихаилом. В тусклом свете оно красиво поблескивало.
Но, наверное, удивительнее всего на алтаре смотрелисьдагерротипы и старые фотографии родственников Меррик, стоявшие вплотную один кдругому, как на рояле в гостиной. Множество лиц сливались и расплывались внеярком свете.
Среди многочисленных ваз со свежими цветами передсооружением в два ряда горели свечи. Нигде не было ни пылинки, все сиялочистотой. Так мне казалось, пока я не увидел, что среди подношений на алтаренашла свое место и сморщенная рука. Она выделялась на белом мраморе –скрюченная, отвратительная, почти такая же, какой я ее увидел в далекомпрошлом.
– В память о старых временах? – спросил я, жестомпоказывая на алтарь.
– Не говори глупостей, – тихо ответила Меррик иподнесла к губам сигарету.
Я знал, что она время от времени покуривает. Бросив взглядна пачку, лежавшую на маленьком столике, я прочел название: «Ротманс». Любимыйсорт Мэтью. И мой тоже.
Тем не менее я сурово взглянул на нее, словно сомневаясь,действительно ли передо мной моя любимая Меррик, и почувствовал, как по телупобежали мурашки, – я всегда терпеть не мог это отвратительное ощущение.
– Меррик! – позвал я.
Она подняла взгляд. Да, передо мной она, Меррик, –никто другой не проник в это красивое молодое тело. А еще я понял, что онавовсе не так пьяна.
– Присаживайся, Дэвид, дорогой. – Голос ее звучалласково, почти печально. – Кресло здесь удобное. Я действительно рада тебявидеть.
Услышав знакомые интонации, я почувствовал облегчение.Пересек комнату и уселся в кресло, откуда хорошо мог разглядеть ее лицо. Алтарьсветился за правым плечом Меррик, а со всех фотографий точно так же, каккогда-то, на меня были устремлены немигающие взгляды ее предков. Все это мне непонравилось, равно как и многочисленные безразличные святые иколенопреклоненные волхвы, хотя, должен признать, зрелище было впечатляющее.
– Зачем нам отправляться в эти джунгли, Меррик? –спросил я. – Что, скажи на милость, заставило тебя бросить все ради этойидеи?
Прежде чем ответить, Меррик сделала внушительный глоток ромаи перевела взгляд на алтарь.
Только теперь я заметил, что на противоположной стене, рядомс дверью, через которую я вошел, висит огромный портрет дядюшки Вервэна.
Я сразу узнал в нем портрет, который Меррик показала нам втот далекий вечер. Она его увеличила – заказ, наверное, обошелся дорого. Копиясохранила ярко-коричневые тона оригинала, и дядюшка Вервэн, юноша в расцветелет, удобно положивший локоть на греческую колонну, смотрел, казалось, прямо наменя своими дерзкими блестящими светлыми глазами.
Даже в мерцающем полумраке я разглядел широкий, красивойформы нос и изящно очерченные полные губы. Что касается глаз, то они придавалилицу несколько пугающее выражение, хотя я не был уверен, что правильно оценилсвои ощущения.
– Я вижу, ты приехал, чтобы продолжать спор, – сказалаМеррик. – Никаких доводов тебе не найти, Дэвид. Я должна ехать, инемедленно.
– Ты меня не убедила. Отлично знаешь, что я не позволю тебеотправляться в ту часть света без поддержки Таламаски, но мне нужно понять...
– Дядюшка Вервэн не оставит меня одну, – тихопроизнесла она.
Глаза ее в полумраке казались огромными и пронзительными,лицо было озарено только скудным светом, проникавшим сюда из коридора.
– Все дело в снах, Дэвид. По правде говоря, они снятся мнеуже несколько лет, но раньше я не видела то, что вижу теперь. Может быть, мнене хотелось обращать на них внимание. Может быть, я даже в самих снахпритворялась, будто не понимаю, что от меня требуется.
Мне казалось, Меррик стала намного привлекательнее, чем я еепомнил. Простое платье из фиолетовой хлопковой ткани было туго перетянуто наталии, подол едва прикрывал колени. Стройные красивые ноги без чулок, ноготкинакрашены под цвет платья.
– Когда точно началось это наваждение?
– Весной, – устало ответила она. – А может, сразупосле Рождества. Я не уверена. Зима выдалась суровой. Эрон тебе расскажет.Стояли сильные морозы. Все красивые банановые деревья погибли. Конечно, ониожили, как только наступило весеннее тепло. Ты видел их у входа?
– Прости, дорогая, не заметил, – ответил я.
Словно не слыша моих слов, она продолжала:
– Именно тогда он начал являться ко мне наиболее отчетливо.Во сне не было ни прошлого, ни будущего – только дядюшка Вервэн и я. Мы с нимнаходились в этом доме, он сидел за обеденным столом... – Она показала наоткрытую дверь, откуда виднелась столовая. – Я была с ним. Он сказал мне:«Девочка, разве я не велел тебе вернуться туда и забрать остальныевещи?», – а потом начал длинный рассказ о каких-то призраках – жуткихпризраках, столкнувших его с утеса, так что он упал и разбил голову. Япроснулась среди ночи и записала все, что запомнила, но кое-что все-такиупустила – впрочем, возможно, так и должно было случиться.
– И что же ты запомнила?
