Я шел по Туновской, и ноги у меня буквально подламывались под тяжестью тела. Потом я открыто повернул к посольству. Британский флаг, развевающийся в сером тумане… дворик… ступеньки…
Там были массивные двойные двери, фигурные дверные молотки и кнопка звонка. Я нажал на нее и услышал громкий трезвон где-то внутри здания. Теперь я почти совсем отключился, голова не варила, только сердце колотилось как бешеное, и пальцы в ботинках свело судорогой.
На звонок никто не откликался. Я звонил и звонил, изо всех сил давя пальцем на кнопку. Стучать дверным молотком я не осмеливался. И что делать дальше – не знал… Эсэнбешники, безусловно, очень скоро что-то заподозрят. И молочник тоже вот-вот придет в себя. Не так уж сильно я его шибанул.
Я отошел в сторону. Слева во дворе была другая дверь: консульство. И там тоже арка. Может, где-то сзади есть внутренние помещения, в которых живут служащие. Но проверять все варианты времени не было. «О ГОСПОДИ, ВЕДЬ Я ЖЕ ЭТО СДЕЛАЛ! – и снова жал-жал-жал на звонок. – ОТКРОЙТЕ ЖЕ, ПРОСНИТЕСЬ, ВСТАНЬТЕ, ЧЕРТ БЫ ВАС ПОБРАЛ!»
– Эй, молочник, что ты там делаешь?
Я обернулся. Один из тех наглухо застегнутых стоял у входа во дворик. Горло у меня перехватило. Я только безмолвно разинул рот.
– Оставь свое молоко и уходи.
– Но они мне велели… Они мне велели их вызвать…
– Ставь у двери и уходи.
– Они просили сметану. Ихний управляющий велел вызвать, когда будет сметана. Это ихняя контора.
Он кисло на меня глядел. Будто бы в замешательстве. Вроде бы не решался войти во дворик, но и не уходил, а стоял и пялился на меня.
Я снова в отчаянии повернулся к двери, схватил дверные молотки и начал бешено ими колотить. Эхо громом прокатывалось по дворику. Ответа не было.
– Послушай, ты. Ставь все на землю и двигай сюда. Мне тебе нужно кое-что сказать.
Я не отвечал. Я упорно атаковал дверь – стучал, звонил… без мысли, без надежды, чувствуя близкий конец, в такой панике, что уже не мог ни видеть, ни дышать. На улице начался какой-то переполох. Вопль – нашли молочника. Еще вопль, чьи-то крики, крики. Топот. Наблюдавший за мной эсэнбешник обернулся, обменялся с кем-то несколькими резкими фразами и крикнул мне:
– Эй, ты! Иди сюда! Немедленно! – И вытащил из кармана пистолет. У крыльца не было никакого укрытия. Там вообще ничего не было, кроме голых каменных ступенек да огромной неприступной двери.
Я совсем очумел от страха и ничего не соображал – только помню, как нагнулся и вытащил из корзины бутылку с молоком. Не знаю, что я собирался с этой бутылкой делать – может, запустить в него, как-то защититься. Я все еще дубасил в дверь, но в душе почти сдался. И вдруг, когда уже и его напарник направился к посольству, внутри здания что-то зашебуршало, лязгнули замки.
Теперь, оглядываясь назад, я не знаю, отважились бы эсэнбешники застрелить меня на ступеньках посольства. Ведь сам бы я, разумеется, к ним не вышел. Видимо, парочка наглухо застегнутых все это понимала, пока медленно приближалась к посольству в сером утреннем тумане; нервные и продрогшие, они, наверное, гадали, как лучше решить эту дилемму. Но к счастью, агонии выбора им пережить не пришлось.
Они были в нескольких ярдах от ступенек, когда одна из створок отворилась. И я буквально влетел во мрак прихожей, чуть не сбив с ног открывшего мне старика в черном. И так и летел, пока одна моя нога не ткнулась в таз с горячей водой, вторая – в кусок мыла, а мой многострадальный зад, занемевший и дрожащий, не приземлился на какое-то сиденье, обеспечившее мне наконец-то защиту британского правительства – в двадцати пяти футах от входа. А бутылка молока, абсолютно сохранная, все еще торчала из моего кулака.
Chapter XIII
1
– Здравствуйте. Немножко отдышались?
– Да. Спасибо.
– Вы уже стали похожи на человека. Мне бы хотелось еще раз с вами побеседовать.
– Конечно. Садитесь, пожалуйста.
Но он уже и так сидел. Его звали Роддингхэд, и был он высокий и бледный, с выпуклым детским лбом и маленькими, как у рептилии, глазками. Он не утруждал себя попытками скрыть, как много неприятностей я им доставил. Но это я сносил без труда. Я лежал на кровати в маленькой комнатушке, в посольстве. Перед этим я проглотил две порции снотворного и, соответственно, поимел две порции сна. Чувствовали себя немного ошалевшим от счастья и облегчения.
– По поводу той бумажки, – коротко сказал Роддингхэд. – Я сейчас получил еще одну депешу из Лондона, говорящую, что, мол, хватит ковыряться в… Я должен знать все подробности.
– Боюсь, что я уже все рассказал.
– Нет. Этого недостаточно. Попытайтесь снова полежать с закрытыми глазами.
Я закрыл глаза.
– Так. Теперь скажите, какой она была величины.
– Примерно как пачка на двадцать сигарет. Может, чуть уже.
– Вы говорите, это была очень тонкая рисовая бумага?
– Да.
– Скрученная с краю?
– Совершенно верно.
– Теперь вот что. Как бы вглядитесь в нее пристальнее. Что написано наверху?
– Что-то про Алдермастон и 3-ю ступень «Банши». Так мне показалось.
– Хорошо. Теперь, что внизу?
– К сожалению, туда я не посмотрел.
– Посмотрите сейчас.
Я скрипнул зубами. Мы по четвертому заходу рассматривали чертов клочок бумаги размером с сигаретную пачку. Думаю, он взял этот прием из какого-то полузабытого курса, который некогда проходил. Было слышно, как он раздраженно постукивает карандашом по блокноту.
– Боюсь, что мне не вспомнить.
– Попытайтесь как бы пробежать ее глазами. Что-нибудь вырисовывается?
– Знаете, у меня ничего не выйдет! Я видел эту бумажку всего пару секунд.
Он что-то с яростью застрочил в своем блокноте.
– Ладно. Перейдем к вашей няне Хане Симковой. По вашим словам, вы абсолютно уверены, что ни разу не упомянули ее в разговорах с этой девицей.
– Абсолютно уверен.
– А может, вы все же нечаянно обронили ее имя, пока были, так сказать, под градусом?
– Нет. Об этом даже речь не заходила.
– То есть вы считаете, что она его узнала не иначе как от этого самого Канлифа?
– Да.
– А тот, в свою очередь, получил его от того, кто за вами следил?
– А как иначе? Сам я никогда ему об этом не говорил.
– Хорошо. Кто еще знал об этой няньке?
– Очень трудно сказать. Я и сам об этом думал. Конечно, у нее есть брат – мистер Нимек, о котором я вам уже рассказывал…
– Да-да. Им уже занимаются. Я очень рад, что это вас так веселит, – раздраженно добавил он. – Уверяю вас, что все остальные относятся к этому совершенно иначе.
