Она отложила фотографии и легла на бок. Голова слегка кружилась. Во всём теле что-то ныло, както едва уловимо, но всё же достаточно, чтобы чувствовалось необъяснимое напряжение, от которого хотелось избавиться. Мария прижала обе руки к груди, как это делает иногда ребёнок, изнывая от затаившейся в сердце горькой обиды, и прижала колени к животу. Хотелось исчезнуть, раствориться в воздухе, рассыпаться на бесчисленные клетки. Руки потянулись к коленям, слабо погладили их и, потянув подол платья вверх, протиснулись между ног. Она снова откинулась на спину, гладя себя.
– Карл! – вырвалось у неё, и она вздрогнула, испугавшись произнесённого имени.
«Господи, что это я? О чём?.. Неужели я думаю о нём? Нет, не может быть!»
Мария решительно поднялась и вернулась на кухню, чтобы снять чайник с плиты. Голос диктора смолк, началась трансляция концерта. Мария прибавила громкость, выключила верхний свет и опустилась в стоявшее возле стола большое кресло. Поджав под себя ноги, она укуталась в плед, глотнула чаю и погрузилась в музыку. Воздух наполнился голосами виолончелей, альтов, скрипок. Оркестр ровно и мощно заливал комнату вязкой густотой струнных звуков, то и дело подкрашивая их искрящейся медью труб и плывучим золотом гобоев. Конечно, радио доносило до слушателя лишь слабую тень музыки, которая царствовала в филармонии, но и этой тени было достаточно, чтобы перегруженная человеческая психика почувствовала отдушину и чтобы мысли перестали судорожно колотиться в голове, возвращаясь к служебным делам.
Мария смотрела перед собой сквозь чуть опущенные веки. Комната почти растворилась во тьме. Единственным источником света была небольшая лампочка на приборной доске радиоприёмника. Сквозь плотно задёрнутые шторы не проникало ни единого луча, но даже если бы окна остались открытыми, это не прибавило бы света, так как на улицах нигде не горели фонари.
Вслушиваясь в музыку, Мария улыбнулась.
И вдруг ей показалось, что в комнате кто-то находится. Ей стало страшно, ноги похолодели. Она затаила дыхание и напрягла зрение. Да, в двух шагах от неё кто-то стоял. Она сумела разглядеть очертания женской фигуры, одетой во что-то длинное, до самого пола.
– Кто здесь? – преодолевая охвативший её ужас, проговорила Мария дрогнувшим голосом.
Неизвестная женщина шагнула к ней. Свет стал чуть ярче, хотя по-прежнему светила только панель радиоприёмника, другие лампы остались выключенными. И всё же в комнате понемногу становилось светлее.
«Будто рассвет в лесу», – промелькнуло у Марии в голове.
– Кто вы? – снова спросила она незнакомку, пристально вглядываясь в неё, но всё ещё не в силах разглядеть черты её лица.
Женщина остановилась в двух шагах. На ней был длинный, очень просторный балахон с широкими рукавами. Распущенные волосы ниспадали на грудь и плечи.
И тут Мария узнала её. Перед ней стояла Герда Хольман. Она видела эту женщину несколько раз в Институте и знала, что Герда числилась старшим лаборантом, отвечала за подготовку материала для каких-то экспериментов и, кажется, пользовалась успехом у штандартенфюрера Рейтера. Но с некоторых пор Хольман перестала появляться в Институте.
– Откуда вы здесь? – всё ещё с трудом справляясь с тяжёлым дыханием, спросила Мария. – Как вы проникли ко мне?
– Милая, – проговорила красивым голосом Герда, – милая моя, что тебя ждёт впереди?
– О чём вы, фройляйн?
В комнате продолжало светлеть.
– Дочка, я вынуждена оставить тебя, – снова заговорила Герда Хольман.
– Что вы говорите?! На каком основании? О чём вы? – Страх с новой силой навалился на Марию. – Вы не имеете ко мне никакого отношения! Я вам не дочь! Зачем вы пришли сюда? Что вам надобно?
– Браннгхвен, послушай меня – Герда протянула руки к Марии, – ты ещё совсем мала, чтобы понять. Мои слова забудутся, но всё же я скажу тебе: остерегайся Блэйддуна.
Мария отшатнулась от протянутых к ней рук и упала на землю. У самого лица шелестела высокая трава, над головой лениво двигались тяжёлые кроны деревьев, с влажной листвы падали капли недавнего дождя.
– Дочка, как мне жаль, что всё так случилось. – По лицу Герды потекли слёзы. – Но прости меня, что я вынуждена оставить тебя здесь. Если я не уйду, то он грозится убить тебя.
– Мама, ты так красива, – прошептала неожиданно для себя Мария.
– Мы с тобой носим одно лицо, любовь моя. Это – наше проклятие. Ты ещё не понимаешь всего, что случилось. И я не понимаю до конца. Но Блэйддун отнимает тебя у меня. Я должна уйти отсюда, забыть дорогу к этой пещере… Родная моя Белая Душа, прости меня…
Мария встала на ноги и ощутила, что она вовсе не та, кем была несколько минут назад. Она не имела ничего общего с Марией фон Фюрстернберг, она была девочкой лет пяти, тонкой, лёгкой, подвижной, одетой в длинный балахон, перепоясанный грубой верёвкой.
Её сознание раздвоилось, одна его часть воспринимала себя ребёнком, другая смотрела на эту девочку со стороны, смотрела недоумённо, растерянно, заворожённо.
«Что со мной? – испуганно думала Мария. – Разве я сплю? Это не похоже на сон! Не понимаю, нет, не понимаю!»
Герда порывисто привлекла её к себе, горячо поцеловала и сказала:
– Возьми, – она набросила на шею Марии шнурок с крохотной деревянной куколкой в виде женщины с поднятыми вверх руками, – никогда не расставайся с этим амулетом.
И быстро пошла прочь.
– Мама! – закричала Мария.
Внутри у неё всё сжалось от накатившего отчаяния. Она рванулась вперёд и упала с кресла…
В комнате было темно, светилась панель радиоприёмника, звучала музыка, но Мария всё ещё чувствовала на себе прикосновение рук Герды, ощущала тепло её дыхания и губ на своём лице.
– Господи, что же это такое?! – воскликнула она, всё ещё оставаясь в полулежачем положении на полу. – Почему я назвала её мамой? Почему?!
Она ясно понимала, что увиденное только что не было сном.
– Нет, я не спала. Тут что-то иное… Ужели я начинаю сходит с ума? Или это проделки Рейтера? Он ведь может незаметно подсунуть мне какой-нибудь из своих секретных препаратов… Да, наверняка это его рук дело… Галлюцинации, навеянные его сказками… Но почему всё-таки Герда Хольман? Почему эта эсэсовка? Как могла я назвать её мамой? Ведь крик мой шёл от сердца, мне ли не знать таких вещей? Но назвать постороннюю женщину мамой!.. Не понимаю… И мне страшно…
На следующий день, появившись в Институте, Мария направилась прямо к Карлу Рейтеру. Он принял её без промедления.
– Что с вами, Мария? У вас очень взволнованный вид.
– Есть с чего, штандартенфюрер. Похоже, работа в вашем отделе привела мою психику в совершенную негодность.
– Не понимаю вас, объяснитесь… Присаживайтесь. Будете кофе или предпочитаете глоток коньяку?
