И вспоминали. День за днем, вспоминали совместную службу…
– А помнишь желтого удавчика? – кричал Брат, и залп дружного хохота разносился по всему больничному отделению.
– А зеленые абрикосы, которыми Бульба объелся? – И опять дружный смех… …Тогда, на учениях, Олег объелся совсем еще зеленых абрикосов, и в «вертушке» у него прихватило живот. А куда сходить в боевом вертолете? Открыли дверь и, схватив Бульбу за руки и ноги, Бандера, Змей, Индеец и Тюлень выставили его, голожопого, за борт…
– Да уж, посрали впятером! – вытирал слезы от смеха Бульба. – Никогда не забуду!
– А обгадившегося «куска»? – напомнил Бай. И снова хохот… …На одном из учебных полигонов служил молодой прапорщик, завстоловой. Все писал письма домой в Омск, что служит в суперспецназе. Молодой совсем… Вот и попросил «особист» этого «куска» с неуемной фантазией поучить жизни… Предстояли плановые прыжки с «вертушек», его и взяли с собой. А до этого Филин попросил знакомого старлея, игравшего роль «охраны объекта», зарядить «Утесы» трассерами, ну и пилотов «вертушки» предупредил. Над полигоном, когда «вертушки» зависли, старлей и лупанул длинными очередями вдоль корпуса. Не опасно, но «кусок»-то этого знать не мог. После приземления искали его часа два и нашли… В камышах. «Кусок», отсвечивая голой задницей, стирал в речухе обосранный с перепугу камуфляж… …Воспоминания затянулись до позднего вечера, пока подвыпивших крепко спецов не спровадил восвояси рассерженный подполковник, завотделением.
Через неделю Андрея выписали, убедившись в том, что он может передвигаться самостоятельно. На костылях.
Но что это была за неделя?! Его последняя неделя в госпитале Бурденко. Неделя всепоглощающей любви и безудержной страсти. Как в последний раз. И каждую ночь Ольга начинала со слов:
– Как же я ей завидую!
– Кому, Оленька?
– Твоей жене.
– Почему?
– У вас родилась дочь, и теперь ты ко мне не вернешься.
– Пути господни…
– Но ведь ты меня будешь помнить? Свою Амазонку?
– Ты еще сомневаешься, Оленька?
– Я не хочу тебя отпускать! Теперь, когда знаю, что с армией твоей покончено!
– Не отпускай!
– Дурак! А ребенок?
– Видишь, как все заплелось, Амазонка?
– Ты сам, Андрюшенька, все так заплел и перепутал, что распутывать придется полжизни.
– Да уж. Как армянский комсомол: создал себе трудности, а потом героически их преодолевает…
– Поручик.
– Что, Оленька?
– Я буду тебя ждать.
– Сколько?
– Долго, Андрюша. Пока не стану старой и некрасивой…
– Не дури! Ты еще должна родить детей. Без детей жизнь тосклива. Дети – это цветы.
– Хорошо, Андрюша. Рожу, я согласна! Только делать их мы начнем прямо сейчас…
А дальше… Дальше слова заканчивались. Дальше начиналась безумная страсть… Наверное, это была самая счастливая неделя в жизни Андрея. Но…
Пятнадцатого февраля фирменный поезд «Черноморец» отошел от Киевского вокзала, унося в своем чреве двадцатитрехлетнего пенсионера. Андрей уезжал из Москвы домой, в Одессу, к новой жизни. Гражданской жизни «пиджака»…
Май 1991 г.Ордена…
Жена Андрея, взяв трехмесячную Машеньку, уехала к своим родителям в Никополь. Да в общем ее можно было понять, и Андрей не был в обиде. Да и какая молодая женщина, имея грудного ребенка, сможет выдержать в доме мужа, с абсолютно разбитым здоровьем, передвигающегося на костылях и при этом гремящего безбожно? Андрей ее понимал и не винил…
«Нужно что-то делать с квартирой. Может, в военкомате помогут, все же не рядовой? Пойду попробую на днях. Мои только к осени вернутся, а вдруг повезет и сразу в свою квартиру въедем. Вот было бы здорово! Она хоть с родителями и не ругается, а все равно – на одной кухне двух хозяек быть не может…»
Они жили с родителями Андрея в двухкомнатной «хрущевке». А хотелось свое гнездо – не мог он выдерживать услышанные уже не раз среди ночи материнские всхлипы на кухне, как будто его оплакивали уже…
Да, их отношения с Аней… Хорошая, добрая, милая… Но чужая! А вот Машеньку Андрей любил. Какой-то сумасшедшей неистовой любовью отца, и проклинал себя за то, что не мог взять ее на руки. Пока не мог! Силы возвращались очень медленно. Он только клал ее на свою грудь и так мог лежать часами. И казалось, что под этим маленьким тельцем зарастали рубцы, навсегда оставшиеся в израненной душе. Что-то произошло с Андреем – так часто стало тоскливо сжиматься его сердце. И он плакал. Жестокий, бескомпромиссный, всегда уверенный в себе, Филин плакал!
– Андрюша, сходил бы ты к врачу, – частенько говорила ему Аня. – Тебе лечиться нужно. У тебя же нервы на пределе…
А он смотрел на нее молча и думал о том, что не понять ей никогда его слез. А на майские праздники они с отцом отвезли Аню и Машеньку в Никополь… Андрею стало легче. Легче оттого, что хоть один человек не будет видеть его слабости…
– Ма, я хочу сходить в магазин этот, ну ветеранский. – Семья жила не «ах как», а у Андрея все же были льготы. – Хоть посмотрю на него. Там, говорят, и крупы, и сахар, и все остальное без купонов этих можно взять.
– Сходи, сынок, и я с тобой – подскажу, что купить, и с сумками помогу, а то и не донесешь еще.
– Ладно, пойдем.
Тот май был теплый, даже жаркий. Прохожие уже натянули безрукавки и футболки. А Андрею было холодно. Глубоко, казалось, под сердце, влез какой-то ледяной осколок и морозил оттуда все тело… На нем был еще со школьного выпускного бала оставшийся серый костюм. И ведь был впору – уж очень сильно похудел Андрей за последнее свое «посещение» госпиталя Бурденко…
В магазине стоял такой гвалт, что он поначалу даже оглох на мгновение. Такие несчастные в троллейбусах и трамваях ветераны толкались в очереди почище, чем команда регби на финальном матче. Все орали матом, доказывая что-то и размахивая своими удостоверениями. Андрей отошел к окну, дожидаясь мать, вставшую в очередь, – он никогда не любил толчею у прилавков и всегда ее избегал, но сейчас просто одолевала слабость, и страшно болела нога. Ждать пришлось довольно долго, но когда, по прошествии минут сорока, он подошел к прилавку и, показав продавщице свое удостоверение, предоставил матери выбирать продукты, все и началось… Тут-то все и случилось… … – Вы посмотрите на него, какой наглец! – где-то рядом раздался голос, и Андрея бесцеремонно толкнули в плечо. – Молоде-ожь!
Рядом с ним стоял здоровенный бугай-пенсионер. Мужику было лет шестьдесят с небольшим, но от него так и исходила волна здорового тренированного тела. Над кармашком его рубахи висела колодка орденских планок, да только… Во всем этом «фруктовом салате» не было ни одной боевой награды, одни лишь юбилейные – уж Андрей-то понимал значение орденских планок…
