— А как насчет того, чтобы обращаться ко мне по-человечески? — спросил он в свою очередь. — На вы, на ты — все равно! Только не в пространство! — выпалил он еще.
— У меня такое впечатление, будто я вас знаю! Но самое странное во всем этом, я не могу отделаться от впечатления, что и вы знаете меня, словно…
Он запнулся. Слово «облупленный» ему активно не нравилось, особенно в применении к себе.
— Словом, знаете еще лучше, чем я сам! — сказал он, с трудом преодолев инерцию паузы и саму смелость заявления. — Это так?.. Если да, то насколько хорошо? Это очень важно!
Мария подняла брови. Секунду смотрела на него. Дорого бы он заплатил (отдал бы все!), чтобы встречать взгляд этих глаз, пусть и немилостивый, как сейчас, хоть раз в неделю, в месяц!
— Насколько хорошо?.. Господи! Когда я встретила тебя вчера в театре, я подумала, что я сошла с ума! Мне показалось, что ты играешь со мной злую шутку, не узнавая меня. Ты был тот и не тот Андрон, которого я знала. Но тот Андрон исчез, твои друзья сказали, что он погиб в автокатастрофе, так, что и следов не осталось, сгорел. А ты… ты делал вид, что мы не знакомы и вымаливал у меня встречу. Ты был словно безумный, несмотря на присутствие моего мужа, и я согласилась, надеясь все-таки выяснить, кто ты. И что дальше?..
Мария глубоко затянулась и погасила сигарету. Потом вдруг перешла на «вы».
— Вы беспардонно опоздали, чего, впрочем, даже не заметили! Вместо этого вы стали со мной знакомиться заново. Очень хорошо!.. Я подумала, это у вас от смущения опоздания, ну, бывает… но оказалось нет! Оказалось: вы меня снимаете!..
Она хохотнула то ли горько, то ли язвительно.
— Да еще как неловко, как девку! Как этих стриптизерш!
Фомин только усилием воли не давал раскрыться своему рту. Мария говорила о вещах совершенно невероятных. Более того, каких-то обжигающе безумных!
— А теперь вы спрашиваете, насколько хорошо я вас знаю!..
Она снова закурила.
— Вам не кажется, что вы заигрались? Вчера вы несколько естественнее сыграли амнезию.
Что это, с ужасом думал Фома, в горле у него пересохло, страшно захотелось выпить.
— Сейчас! — пообещал он, сам не зная, чего именно, и уповая, что заказанные полчаса назад пятьдесят граммов коньяка уже где-то на пути к нему, во всяком случае в этом проклятом городе!
— Я не знал… правда! — как-то совсем по-детски пролепетал он. — Так мы действительно знакомы?
— Считайте, что нет. Мне жаль, что я позволила вовлечь себя в этот балаган.
— Но я не помню! — вскричал Фомин. — Правда! Я действительно ничего не помню!.. Какая авария? Я не помню никакой аварии!
— Конечно, как вы можете ее помнить, сгорев до тла?.. Значит, это не вы, и я ошиблась, извините.
— Но сгореть? — ужаснулся Фомин, словно какая-то другая смерть его бы устроила больше. — А имя тоже совпадает?
— Бывает.
— Но мне-то тоже кажется, что я вас знаю! Но я не помню…
Мария остудила его исследовательский порыв тем, что демонстративно стала рассматривать кокаиниста с подругой. А тот и впрямь был красив (Фомин обиженно заткнулся): нога на ногу, а руки выкладывали изящными движениями ядовитую борозду на длинной перламутровой пудренице спутницы. Борозда казалась зеленой в этом освещении. Похоже, он ничего не боялся или перепутал свою привычную среду обитания, потерял курс в своем плавании. Фомин воспринимал все эти детали отстранено, как дополнительную, но не нужную информацию.
— Вы мне не верите?
— Я хочу уйти. Проводите меня до машины, — сказала вдруг Мария, ломая сигарету в пепельнице.
— Почему? Мы еще даже не поиграли!..
Он и сам не знал, что говорит, но ему не хотелось, чтобы все закончилось так, ничем. Узнать ее и расстаться?.. Это невозможно!
— Ну, хотите!.. Да, я притворялся, — в отчаянии стал врать он, — потому что… потому что вы были с мужем!
— Как глупо! — сказала Мария.
Грянул канкан. На ярко освещенную сцену вышел кордебалет варьете в белом нижнем белье и таких же шляпах. Девочки-стриптизерши, слегка одетые, вяло потянулись в зал, высматривая одиноких и не очень клиентов во все еще полупустом зале — было рано, обычно «их» публика приходила позже, ближе к полуночи.
— Откровенно говоря, мне все это надоело. И это… — Мария кивнула на сцену, где высоко, стремительно и разом, как руки нацистов, выбрасывались ноги, демонстрируя белье. — И это вранье…
Она посмотрела на него.
— Я не помню даже, где я живу! — попробовал он еще оправдаться, но как-то уныло и неубедительно.
— Это ваши проблемы! — отрезала Мария.
У подиума возник какой-то шум. Это был снова Ефим. До этого он бросал в кордебалет какую-то дрянь вроде комочков бумажных салфеток и маслин с сыром на зубочистках, что вызвало появление строгого костюма рядом с ним. Через минуту, не больше, «костюм» был набит денежными знаками и ушел с авансцены, махнув своим девочкам, что все, как выяснилось, идет нормально, так надо…
Сейчас Фомин увидел, как Ефим, вдруг вскочив из-за стола, с диким хохотом схватил одну из девиц кордебалета за… — в общем, за ту часть, что не ходит, а только «волнуется» при ходьбе. Девицы в это время выполняли задний поклон публике, демонстрируя с обязательным визгом свои верткие и рюшистые зады, и одна из них попалась. Вскрикнув, девица дернулась и упала, увлекая за собой на сцену и Ефима. Остальные танцовщицы с визгом бросились со сцены…
— Нож! У него нож! — кричали они.
Немногочисленная публика всполошилась. Кто-то поспешно покинул зал. Оставшиеся с интересом гадали, что же будет дальше? А дальше все было похоже на бред, во всяком случае, для Фомина, потому что происходящее на сцене органично вписывалось в то безумство, что творилось в его голове после объяснения с Марией. Всё словно следовало какому-то необъяснимому контрапункту: то
