свободу казалось… честным? Нормальным? По крайней мере, справедливым. За всю херню, что ты творила с собственным мужем. Но потом краски потекли не в то русло. Я пытался испортить каждый новый мазок кисти по бумаге, а твоя кровь всё равно вставала на верные места. Отражала изменения, которые происходили с тобой день ото дня. И сегодня, когда портрет стал безупречным, я понял, что проиграл.
От этого потока сдавленных эмоций и горечи, который вылился на мою гудящую голову, хотелось выть и кричать. Я всё стояла, словно пришпиленная, не в силах выплеснуть хоть толику своих желаний… А хотелось многого. Подлететь, дать смачную пощёчину, двинуть ногой в пах. Кто дал этому засранцу право решать, кем можно торговать, а кем нет?! С чего он вдруг решил, будто его душа дороже моей?!
Почему я всё ещё слушала этот бред, не в силах сморгнуть влагу с щиплющих глаз. Больно, чёрт, как же больно давило грудь, как сильно перехватывало горло.
— Но знаешь, Юль, я рад, — вдруг горячо продолжил Матвей, словно не замечая моего агрессивного ступора. — Рад за тебя. Что ты так сильно изменилась, что твоя душа стала настолько прекрасной. И пусть… пусть я останусь рабом до гроба, но не сделаю того, что собирался. Не обменяю тебя на себя, потому что теперь эта душа куда более ценна, чем моя. Не будем радовать Барона такими щедрыми подарками. Утром ты собиралась разорвать сделку… Так вот, это официально делаю я сам.
Он вдруг достал из кармана куртки зажигалку, второй рукой поднял повыше свёрнутый в рулон портрет. Глядя прямо на меня, задыхающуюся от гнева и клокочущих изнутри эмоций, улыбнулся во все тридцать два. И понёс к кончику листа плящущий в его кулаке огонёк.
Бумага легко загорелась, живо съедая сантиметр за сантиметром, пока пламя не начало лизать пальцы бокора. Он небрежно стряхнул последний кусочек на всё ту же палитру, грозя пожаром плетёному столику. Я не мигая наблюдала за тем, как огонь уничтожал мой портрет… Отражение моей души, которое едва не стало клеткой до конца дней. Чуть было не сделало из меня рабыню духа смерти.
Лишь потому, что у бокора встал член на моё тело? Господи, и это я про него решила, что он другой… другие мужики хотя бы были честны со мной. И не желали поработить душу, только оттрахать тело. Что ж, и это он почти сделал, если бы у нас было лишних полчаса до звонка Женьки.
Идиотка, какая же я наивная идиотка. Ничем не лучше наивных дур из голливудских фильмов. Да мной просто собирались воспользоваться.
— Пошёл вон, — процедила я хрипло, как только к сжатому тисками боли горлу вернулась способность издавать звуки. — Сейчас же. Иди к своему дьяволу, или Барону, или кто он там. Чтобы я больше не видела тебя.
— Юль, я понимаю…
— В задницу себе засунь свои понимания. Бери деньги и вали отсюда ко всем своим потусторонним чертям. И не забудь завтра упокоить Вадима, как только он окажется на людях. Желательно при этом не показываться мне на глаза, а то не сдержусь и дам ногой по яйцам.
— Знаю, я не должен был… Делать о тебе поспешных выводов. — Матвей попытался поймать мой взгляд, но я вылила на него такой ушат льда и презрения, что ему осталось лишь вздрогнуть и спешно застегнуть куртку. — Ладно. Если ты так хочешь… Не волнуйся, завтра Вадим окончательно умрёт. И больше ты меня не увидишь.
— Очень на это надеюсь.
Он пролетел мимо меня так быстро, словно его кусала за задницу собственная совесть. Если бы она у него была.
А я ещё долбанных пять минут не могла пошевелиться, глядя на тлеющий на палитре пепел.
Глава 19
Никакая косметика этим неожиданно солнечным утром не помогла замазать синяки под опухшими от слёз глазами. Я не спала практически нисколько с тех пор, как ушёл Матвей — как есть, пешком до самого города, не вызывая такси. Всё пыталась уложить в голове наши разговоры, которые казались такими искренними. Понять, как можно было утрами варить для меня кофе, а днём продолжать рисовать этот дьявольский портрет.
Лицемерный сукин сын. Редкостная двуличная скотина, и я не лучше — повелась, серьёзно, как школьница-малолетка, повелась на эту вот уж действительно смертоносную харизму, мнимую заботу, чувство защищённости… В какой-то момент и впрямь решила, будто влюбилась. И больнее всего этой ночью было ощущать повсюду словно пропитавший стены запах прелых цветов, отзывающийся дрожью в конечностях.
Чёрт возьми. Бумеранг или насмешка судьбы? Скольких мужчин вот так же обвела вокруг пальца я, но ощутить себя на их месте, преданной и оставленной…
Меня словно выпотрошили. За эту очень долгую ночь я выплакала столько слёз, что к рассвету от шикарной Юли Валицкой осталась одна выеденная и бледная оболочка. И вот эта разбитая скорлупка кое-как заставила себя замазать макияжем все трещины, нарядиться в первое попавшееся бледно-голубое платье с атласным поясом и встать на каблуки. Привести в человеческий вид Вадима и погрузить его в «Крузак», чтобы как можно быстрее закончить мучения бедного создания.
А потом уползти в какую-нибудь максимально тихую нору и зализывать ранки ещё пару лет.
Надо признать, выглядел муженёк не лучше меня. Куча тональника ушла на то, чтобы замаскировать его лицо и шею от десятков трупных пятен. Сытный завтрак из живой курицы не помог, и он продолжал беспокойно кряхтеть рядом со мной, пока мы ехали к ресторану «Юнона» — самому крупному и пафосному из всех заведений «Райстар», где и должен был пройти пресловутый конкурс.
Местечко действительно оказалось непростым. На парковке уже теснились автомобили элитных марок в нелепом соседстве с фургончиками прессы. Пройдя через раздвижные стеклянные двери, мы с Вадимом оказались в просторном холле, где от обилия зеркальных поверхностей на миг ослепило глаза. Я как можно быстрее взяла мужа под локоть, и как раз вовремя: к нам навстречу уже бежала Вика, сегодня нарядившаяся в бесформенный парчовый мешок. Платьем это язык не повернулся бы назвать.
— Добрый день, Вадим Владимирович! — широкой улыбкой поприветствовала она босса, и чуть более натянуто кивнула мне: — И Юлия Леонидовна, конечно. Как здоровье? Слышала, на дне рождения вы едва мелькнули и уехали…
— Да, Вадюше пришлось удалить гланды, — объяснилась я и пригладила ему торчащие вихры, на что зомби тут же выполнил заученную команду и показал пальцем на своё горло. — Пока разговаривать нельзя. Да и пробовать блюда на самом деле тоже.
— Как жаль,
