Голос у него был на редкость пронзительным, и говорил он с горячностью.
— Бедный Цем, — вздохнула Альма. — Это так ужасно. Я совершила ошибку, став вашей ученицей. Я приношу несчастье всем, к кому приближаюсь.
При этих словах певица Гуттманн явно разозлилась.
— Я уверена, — прошипела она, — что тому есть логическое объяснение. Мы не должны разыгрывать мелодраму. Это ни к чему не приведет.
— Успокойтесь вы все, прошу вас, — воззвал Цемлинский со своего ложа. — Кого вы привели с собой, Альма?
Вертен заговорил раньше, чем у девушки появилась возможность поведать собравшимся слишком много о его расследованиях, связанных с Малером.
— Семейный поверенный, который недавно также занялся частными расследованиями, — представился он. — Фройляйн Шиндлер опасалась, что с вами произошло нечто большее, чем простая случайность. Я согласился сопровождать ее. И уверяю вас, у меня нет никаких склонностей к мелодрамам.
— Вы говорите как адвокат, — произнес Цемлинский с неприязнью. — Это действительно так?
— Виноват, — коротко бросил Вертен.
Это признание вызвало некое подобие улыбки на тонких губах Цемлинского.
— Прекрасно, — простонал Шенберг. — Теперь к этому еще привлекли и юриста. Надо было вам вмешиваться?
Это было адресовано Альме, но та умышленно проигнорировала эти слова, опустилась на колени у тахты, взяла руку композитора в свою и поцеловала ее.
— Прости меня, Цем.
При этой сцене в комнате воцарилась мертвая тишина. Даже легковозбудимый Шенберг не нашел что сказать.
Цемлинский сам нарушил всеобщее смущение:
— Чепуха, дорогая девочка. Поднимайтесь, поднимайтесь. Сигара быстро вылечит меня.
Вертен, у которого голова все еще мучительно болела от недавнего нападения, усомнился в правдивости, но оценил напускную храбрость этого высказывания.
Альма повиновалась, поднялась и высокомерно посмотрела на всех прочих.
— И действительно, нет причины терять вам свое время здесь, адвокат, — продолжил композитор. — Как говорит Шенберг, несчастные случаи имеют место в театрах. Я чрезвычайно люблю отклоняться назад на подиуме, вот в чем дело. Оградка не предназначена для того, чтобы выдержать вес человека, просто напоминает об ограниченности пространства. По крайней мере так говорит мой мастер сцены.
— Вы хотите сказать, что вы упали с помоста?
При этих словах Цемлинский закрыл глаза, почти устыдившись.
— Да, — прошептал он слабым голосом.
Альма Шиндлер со значением взглянула на Вертена, как бы напоминая ему о падении Малера с дирижерского подиума.
— А сейчас, — провозгласил Шенберг, — посетителям действительно пора уходить. Алекс нуждается в отдыхе. Я вынужден настаивать на этом.
Он расставил свои толстые руки подобно пастуху, сгоняющему овец.
Поскольку Цемлинский не стал протестовать, Вертен почувствовал, что он едва ли может навязывать свое дальнейшее пребывание здесь. Но Альма считала иначе.
— Кто назначил вас мажордомом, господин Шенберг? Только сам Цем или его сестра, фройляйн Цемлинская…
Но она была плохим наблюдателем человеческих отношений за пределами того, что требовалось ей самой. Она не заметила связи между Матильдой и Шенбергом, а теперь, при явном проявлении грубости Альмы, сестра пришла на помощь своему другу:
— Я действительно полагаю, фройляйн Шиндлер, что вам лучше уйти, прежде чем будут высказаны некоторые неприкрашенные истины, которые вам вряд ли захочется выслушать.
Альма вызывающе расправила плечи, но тут вмешался Вертен:
— Какие же именно?
— Такие, что попытки заниматься сочинением музыки являются слабыми, подражательными и примитивными, — заявил Шенберг. — Естественно, это не мое мнение.
Альма бросила взгляд на Цемлинского.
— Вы действительно думаете так? — почти что выкрикнула она. — Это было сказано вами? После того, что мы значили друг для друга! После всего того, что я выстрадала от моей семьи из-за вас!
Боже мой, подумал Вертен. Этой девушке нахальства не занимать. Здесь лежит пострадавший человек, а она заботится только о своих чувствах. Неужели они действительно были любовниками? Прекрасная Альма Шиндлер и этот гном?
— Вам пора уйти, — размеренным голосом произнесла фройляйн Гуттманн.
Вертен видел, что такая сдержанность по отношению к своей явной сопернице причиняла молодой женщине настоящую боль. Она гораздо охотнее выцарапала бы Альме глаза.
— Пойдемте, — сказал Вертен барышне Шиндлер. — Это ни к чему не приведет.
Он взял ее за руку, но она отбросила ее, самостоятельно направившись к двери.
— Как всегда, — вылетело у нее изо рта, когда они уходили, — вы все поддерживаете друг друга. Вы и ваша порода. А потом еще удивляетесь, почему люди вас недолюбливают.
Теперь Вертену пришлось сдерживать свой собственный гнев, выводя молодую женщину из дома на улицу. Но когда они очутились под теплым летним солнцем, он дал себе волю:
— Никогда, никогда не говорите так вновь в моем присутствии. Или вы забыли, что я тоже еврей?
Она собралась было накинуться на него с еще большей желчностью, но внезапно утихомирилась, изобразив на лице раскаяние.
— Нет, вы правы. Я не знаю, что нашло на меня. Но этот Шенберг. Он такой пьяница, такая размазня! А уж если говорить о слабых сочинениях, то послушайте его «Блаженную ночь».
Затем она взглянула на Вертена с победной улыбкой и просунула свою руку под его.
— Прошу вас простить меня, ну, скажите же, что прощаете, пожалуйста, пожалуйста.
Теперь она вела себя как школьница, в отличие от роковой женщины, которую любила изображать из себя. Сейчас настала очередь Вертена отбросить ее руку.
— Вы — любовники?
Казалось, этот вопрос не смутил ее, хотя щеки слегка заалели.
— Адвокат, такие вопросы не задают молодым женщинам.
— Фройляйн Шиндлер, вы — молодая женщина только по возрасту. Я полагаю, что в вас очень мало невинного, а мой вопрос продиктован отнюдь не похотливыми устремлениями. Вы являетесь его любовницей?
— Да, у нас были моменты близости. Почему это имеет значение?
— Вы уже ответили на этот вопрос раньше. Со всеми, кто находится поблизости от вас, происходят несчастные случаи.
Это не проясняло историй с Брукнером, Брамсом или Штраусом, но дало ей пищу для размышлений, когда они ехали обратно во Внутренний город в фиакре. Он подвез ее к портнихе на Зайлерштрассе, а сам поехал в свою контору в Габсбургергассе, 4. Когда он приблизился к входной двери, несокрушимые фигуры атлантов, украшающие второй этаж фасада, внушили ему чувство надежности и безопасности.
