Марракеш был транзитной воздушной гаванью, перекрестком для авиарейсов всех направлений – с запада на восток, с севера на юг. Это было важно, это было необходимо всем союзникам: британцам, американцам, французам. И этим объяснялось то, что лишениями и неудобствами войны в Марракеше даже и не пахло. Город, наполненный до краев офицерами, дипломатами, чиновниками высших рангов и шпионами, процветал.
Я прилетел из Алжира на закате дня и, едва успев сменить одежду с дорожной на выходную, отправился во дворец Бахия – там англичане давали торжественный обед. В зале собрался цвет общества во главе с Черчиллем и де Голлем; царила атмосфера праздника и веселья. После еды, в курительном холле, де Голль подошел ко мне.
– Я говорил с Черчиллем, он обещает что-нибудь предпринять в нашу пользу, – сказал генерал. – Но ему нельзя доверять, вы должны это запомнить.
В таком же тоне, чего бы это ни касалось, он говорил и о Рузвельте. Он не доверял людям, это было одним из свойств его характера. Что ж, быть может, он был прав.
Назавтра, в девять утра, наш генерал и английский премьер поднялись на деревянный помост, возведенный у пыльной африканской дороги, чтобы принять парад войск, отобранных для этого случая в британских и французских армейских частях. Солнце палило, солдаты маршировали. Собственно, это был не парад, а непрезентабельный смотр, провинциальная военная забава для высокопоставленных визитеров. Для Черчилля на помост подняли стул – вдруг ему откажут силы после перенесенной болезни, но он, со своей неизменной и нескончаемой сигарой во рту, мужественно простоял все представление; правда, длилось оно не слишком долго.
Спустя три часа после окончания смотра я приехал в его резиденцию, на виллу «Тэйлор». Особняк стоял в стороне от проезжей части, в апельсиновом саду. Адъютант провел меня через зал к одной из задних комнат и почтительно постучал согнутым пальцем в дверь. Дверь приотворилась, из полутемной комнаты выскользнула сиделка. Пропустив меня внутрь, адъютант отступил назад и прикрыл за собой дверь снаружи. В затемненном занавесями тесном помещении, похожем на больничную палату, я увидел Черчилля – он лежал в постели, прикрыв ноги пледом.
– Что вы стоите, барон, как памятник самому себе? – донесся до меня грудной уверенный голос хозяина, как будто не в кровати он лежал в своей голубой пижаме, а восседал на королевском троне с короной на голове. – Проходите и садитесь!
Рядом с кроватью стояло креслице сиделки, в него я и опустился.
– Вчера мне де Голль рассказывал, – продолжал Черчилль, – что вам будет поручено очистить весь аппарат госслужащих сверху донизу от чиновников, сотрудничавших с режимом Виши. И назначить на их места проверенных людей из Сопротивления. Ваших людей.
Он замолчал, жестко и хитро поглядывая на меня из-за потухшей сигары. Вряд ли он ждал моей реакции на это сообщение – она ему была ни к чему, он был уверен в достоверности своей информации, полученной из первых рук. Великодушно делясь со мною конфиденциальной новостью, Черчилль, как видно, рассчитывал на мою ответную откровенность. Откуда ему было знать, что де Голль уже успел открыть мне свой план повальной люстрации и снаряд великодушия, выпущенный великим человеком в пижаме, пролетел, таким образом, мимо меня, не вызвав волны благодарности.
– Это долгосрочная стратегия, – сказал я. – Францией будут править истинные патриоты, прошедшие школу подполья. Разве это не прекрасно?
– Прекрасно, – пробормотал Черчилль. – Прекрасно… Ваш генерал – отличный стратег, я от него в восхищении! Но когда, скажите, барон, он прекратит строить нам козни – империи и мне лично? Когда перестанет быть таким несносным? Он пытается помешать нам в нашем продвижении на Ближнем Востоке, в Сирии например…
– Он не может упускать из вида интересы Французской империи, – заметил я. – Это подорвет его престиж в ваших же глазах.
– Эти интересы должны обсуждаться с нами, – приподнявшись на локте, жестко сказал премьер-министр. – Решать такие вопросы единолично, ставя нас перед свершившимся фактом, – близорукая политика!
Я хотел было напомнить, что моя область – внутренние дела, а не иностранные, но промолчал, предпочитая слушать.
– И эта чистка, барон! – продолжал Черчилль. – Разведка, да и другие источники, информируют, что больше половины французов не разделяют идеалов вашего подполья и ждут конца войны, чтобы с воодушевлением присоединиться к победителю… Что-то не так?
Я молча пожал плечами: публика всегда выжидает до последней минуты, чтобы успеть подстроиться к сильнейшему. Это – закон общества, если у общества вообще есть какие-то законы.
– Бо́льшая часть французов! – с нажимом повторил Черчилль. – И вам придется всю эту часть пересажать как коллаборационистов. Вы согласны?
– Нет, – ответил я. – Не согласен.
– Я вас не отговариваю! – с подъемом воскликнул Черчилль. – Сажайте на здоровье! Это ваше внутреннее дело! Меня интересует судьба трех человек. – Он назвал имена людей, известных своей близостью к Петену. – Вот этих оставьте в покое, комиссар! При нашей высадке в Африке эти трое спасли немало британских и американских жизней. Этих – нет! Вы согласны? А со всеми остальными – со всей вишистской верхушкой – делайте что хотите; можете поставить их к стенке и расстрелять по закону военного времени.
– Для этого нам нужна ваша помощь, сэр, – сказал я с улыбкой, – в которой вы нам до сих пор отказывали. Прежде всего – оружие… Исход войны ясен.
– Ну, не то чтобы отказывал, – возразил Черчилль. – Но вы правы, помощь можно увеличить.
– Уже полтора года мы слышим одни обещания, – словно бы опасаясь подслушивания, я наклонился к подушке, на которой лежала крупная, скульптурной лепки голова хозяина. – Ваш маршал авиации Гаррис за эти полтора года и пальцем не пошевелил.
– Гаррис бомбит Германию, ему не до вас! Но он сделает так, как я ему скажу, – сердито сказал Черчилль. – Держите свое слово, а я сдержу свое.
После этого замечания разговор перешел на другие рельсы: речь зашла о ситуации во Франции, о подполье, о моем «Освобождении», о диверсиях и саботаже, об операциях маки́ и росте влияния коммунистов, которому можно было противопоставить лишь активизацию боевых действий деголлевского подполья. Я рассказывал, Черчилль внимательно слушал.
На исходе второго часа наша встреча подошла к концу.
– Позвольте задать частный вопрос? – спросил я, глядя, как хозяин, отдуваясь, поднимает с кровати свое большое тело.
– Задавайте, – разрешил Черчилль. – Общее – в частном, а не наоборот.
– Однажды я оказался на английской подводной лодке, – сказал я, – выполнявшей специальное задание, с британским секретным агентом по имени Питер Черчилль. Он случайно вам не родня?
– Однофамилец, – не задержался с ответом премьер-министр.
– Жаль, – поднялся на ноги и я. – Замечательный парень!
– Будете в Лондоне – приходите ко мне! – сказал Черчилль, прощаясь.
